ТРЕПАЧ

Слава сидел на бревне, вытянув по траве длинные худые ноги, и наблюдал за ужом. Тихо в овражке журчал ручеёк, в кустах пели птицы. Сзади послышался шорох. Слава оглянулся. К нему прямо через папоротник шла женщина, сначала показалось, немолодая, но, когда она приблизилась, он рассмотрел её улыбающееся лицо, молодая, лет двадцати пяти, не больше, а может, даже и того меньше. Немолодой она показалась ему из-за полноты и какой-то уж очень бабьей походки.

– Ты чего тут? – всё так же улыбаясь, спросила его женщина, ничуть не смущаясь тем, что они не знакомы.

– Сижу, – нелепо ответил он и добавил назидательным тоном: – Доброе утро! – как если б не доброго утра желал ей, а упрекал её.

– Да, доброе, – согласилась она, садясь рядом с ним на бревно. – А я ещё вчера тебя видела, когда ты загорал на лужайке. Он смутился. Вчера он загорал нагишом, полагая, что никто его не видит. Женщина не заметила его смущения или сделала вид, что не заметила. Она всё так же продолжала говорить: – Ты к кому приехал-то?

– К Васильчиковым.

– А, значит, ты Евдокии Марковны внук будешь! А звать-то тебя как?

– Слава.

– А я – Ксюша. Я живу в Горшково, – она махнула рукой в сторону другой деревни, – в крайнем доме. Такой, с металлической крышей, видал, наверное? Ты вчера мимо проходил… Он в нашей деревне один металлом обшит. Батяня в прошлом году крыл. А нынче зимой уж помер… У нас вообще в деревне все перемерли. Из мужиков остался только один дед Павел, да и всех-то нас – раз-два, да обчёлся: старуха Лиза, жена Матвеича – тётя Таня, тётя Шура, да дачники приезжают на лето в два дома. А так – тишина!

– Чем же вы занимаетесь? – спросил Слава.

– Живём, – просто ответила Ксюша.

– А где же вы работаете?

– А кому работать-то? Все уж давно пенсионеры. А я раньше работала в санатории, тут недалеко, за леском, километра три, не больше, да сократили. Пособие по безработице получаю.

Славе стало как-то неловко, как если бы это он был виновен в бедственном положении этой женщины.

– А вы не замужем? – зачем-то спросил он.

– Нет ещё, – весело заулыбавшись, ответила она. – Да мне ещё рано! Мне к осени двадцать два будет. Успею ещё! А тебе сколько лет?

– Мне двадцать, – зачем-то приврал Слава, хотя ему было лишь восемнадцать.

– Почти ровесники! – чему-то обрадовалась Ксюша.

Планировка дома Ксюши напоминала планировку дома Васильчиковых. Перед дверью – крыльцо, за дверью – прохладные тёмные сени. В сенях – кадка с водой, какие-то мешки, жбаны. Дальше шла сама изба – одна большая комната, разделённая печкой с полатями. С лицевой стороны печки – кухня-столовая, с тыльной – спальня, она же и гостиная.

Несмотря на грузность, делала всё Ксюша споро. Быстро сбегала в огород, нарвала с грядок огурцов, зелени, быстро нарезала салат, нажарила на сале яиц с луком, разлила в бокалы молоко. При этом она всё говорила, рассказывала о себе. Слава узнал о ней всё, или почти всё: где училась, с кем дружила, почему не уехала в город с подругами. Ели за маленьким столом у окна, выходящим на улицу. Славе Ксюша положила две трети яичницы.

– Ешь, ешь, тебе поправляться надо.