Угольки в камине

Игорь Ахмедов

Имея привычку записывать то, что порой внезапно приходит в голову, я иногда выкладывал свои записки в соцсетях для своих друзей. Друзей у меня не очень много, человек я довольно замкнутый, поэтому всех читателей, которых я знаю лично, можно было пересчитать по пальцам рук и одной ноги. Честно говоря, если бы не их ответная реакция, заниматься этой глупостью я бы вскоре перестал. Я имею в виду выкладывать, а не писать. Писал бы я и дальше, но уже втихаря, потому что вообще не писать я уже не могу, привык, понимаешь. Но друзья требовали ещё и еще и никак не хотели поверить, что у меня в запасе нет чего-нибудь свеженького. Потом несколько человек, не сговариваясь и почти одновременно, предложили мне оформить все в книжку, которую можно купить в киоске на станции и, прочитав в электричке, спокойно выкинуть или использовать по назначению в дачной жизни. Вспомнив, как я однажды оказался без бумаги в дачном сортире одного великого композитора, я понял, что они меня убедили.

Игорь Ахмедов

Угольки в камине

Ритуал

Петр Сергеевич страдал. Было еще рано, всего двенадцать утра. По радио, за стеной, какой-то мужчина пел чернокожим голосом, но чего он хотел и о чем просил, было непонятно. Петр Сергеевич не знал инородных языков. Он был великий русский писатель, о котором совсем скоро заговорят по всему миру. По крайней мере, он так искренне думал. Он и Аллочка, секретарша Дубоплатова из Союза писателей. «Вот пусть лучше они сами русский учат», строго говорил Петр Сергеевич, и Аллочка смеялась и утыкалась лицом в ладошки, чтобы не шуметь.

Он сидел за столом в черно-белой кухне, перед ним стоял завтрак и недопитая вчера бутылка с дорогой водкой. Но похмелиться было нельзя, у него была назначена встреча с Редактором. В голове его крутились какие-то пирамиды, восстание боксеров в Китае, фиолетовый запах нижнего белья Аллочки и гнусный, саркастично улыбающийся образ модного писателя Чаплыгина, которому он вчера должен был вернуть десять тысяч. Петр Сергеевич жевал сосиску и думал:

– Вот если отдать редактору пачку чистой бумаги, пусть себе правит. Какой, однако, у него будет простор для ремесла.

В аквариуме билась Рыба. Отплывала на другой конец, разгонялась и шла на таран собственному отражению. Лоб в лоб. Маленький синий петушок, каких еще почему-то называют слониками. Он хотел умереть и получить следующую инкарнацию, чтобы получить тело побольше и убить тут всех, включая Кота. Рыба постоянно кричала, но ее слышали только те, кто мог воспринимать мир вместе с ультразвуками, а значит, те, кто ничего тут не решали. Решали почему-то глухие и бесчувственные, как то Тело за столом. Рыба знала, что тот ритуал, который она совершала каждое утро, уже начал приносить свои плоды и ее Проклятие начало действовать. Это чувствовалось и по затхлой, хоть и недавно налитой воде, по улитке, которая оставила на стекле слово «Памагити» и по небесной музыке звучащей откуда-то слева и сверху.

На подоконнике сидел кот. Ему давно уже смертельно надоел Петр Сергеевич, его семья и особенно Рыба, ритуальные крики которой он постоянно слушал по ночам. Он бы с радостью ушел в гости к живущей в подъезде Муське, но не мог пошевелиться, потому как совсем недавно съел из полуоткрытой кастрюльки шесть сосисок, оставленных женой Лариской для Петра Сергеевича на завтрак. Кот знал, что преступление его останется не раскрытым, так как хозяин всю ночь пил и, выпучив глаза, кряхтел и тужился над чистым листом бумаги. Кот его презирал и оставил ему одну сосиску, чтоб тот молчал. Презирал искренне, от всей души, как презирал и его жену Лариску, и его ублюдочных детей – сопливую Катю и засранца Мишку, обожающих тайно мучить его в ванной.

Впрочем, Кот презирал не только человечество в виде данной ему Большим Котом семьи, но и себя тоже. За все это время он уже семь раз мог выпрыгнуть из окна на дорогу и броситься под колеса проезжающих машин, но боялся, что все-таки второй этаж, на дороге грязно и снег, а у него лапки. Он утешал себя тем, что Большой Кот всего этого не видит, так как он только лишь миф и его на самом деле нет. Но Рыба реал