Введение

Издав свою книгу «Пунктир», я решил закончить на этом свою «писательскую» деятельность. Однако время от времени я вспоминал истории, не вошедшие в предыдущие книги. Тогда я решил продолжить свои воспоминания, назвав их «Последние штрихи».

Часть 1. Немного о семье

Где я жил

Я не Лев Толстой, поэтому не помню, как в 1937 г. я рождался. Однако мне известно место моего рождения – родильный дом №6 им проф. Снегирева. Кстати именно там, но намного позже, родился и мой внук Максим.

Отступление 1.

Напротив этого родильного дома находится Нейрохирургический институт им. Поленова, в котором работала моя жена. Как-то шли мимо этого места мой племянник, его дочь подросток и я. Племянник, указывая на родильный дом говорит своей дочери:

– Вот здесь родился Алеша.

Затем, указывая на нейрохирургический институт, говорит:

– А здесь работала Алла. Вот так они и познакомились.

Кирпичный пер д. 3/ул. Герцена (Б. Морская) 13 кв. 20

(1937—1942)

Перед войной и начало войны.

Себя я помню примерно с 3—4 лет, то есть прямо перед войной. Потеряв все после октябрьского 1917 г переворота, маме во время ссылки своего мужа каким-то образом удалось получить маленькую комнату в угловом доме по адресу Кирпичный пер д. 3/ул. Герцена (Б. Морская) 13 кв. 20. Я прекрасно помню эту громадную коммунальную квартиру, занимавшую весь последний этаж. Наша маленькая узкая комната располагалась перед громадной кухней, где всегда гудели керогазы, коптили керосинки, стиралось белье и пр.

Угол Кирпичного пер.3 и Б. Морской 13

Керогаз и керосинка

Играть я любил в громадном коридоре, имеющем форму буквы «Г». По нему можно было спокойно ездить на трехколесном велосипеде, не мешая жильцам. Помню латышскую семью с детьми – моими ровесниками, с которыми я проводил время. Вдруг в какой-то момент эта семья исчезла, я, естественно, не знал куда.

Запомнился мне телефон с ручкой, как у патефона, висящий и входной двери.

Коммунальный телефон

Поскольку не хватало денег, мама работала на двух работах, а со мной либо сидела бабушка, либо меня отвозили к моей тете на пр. Римского-Корсакова д. 3 кв. 5.

Началась война.

В начале бомбежек бабушка со мной шла в бомбоубежище. В какой-то момент бабушка исчезла. Как она умерла и где похоронена, я не знаю. Пока мама была на работе, я оставался дома один. Помню, как в соседний дом, где теперь метро «Адмиралтейская», попала бомба, тряслись стены. Мама была фаталистом, таким воспитала и меня, поэтому я не боялся.

Геслеровский 7/Бармалеева 35 кв. 7

(1942—1958)

Началась блокада. Маме было далеко ходить на работу в I Медицинский институт, а тут ее знакомые Ливеровские эвакуировались в Москву. Они предложили пожить в их квартире. Большая ошибка мамы – она выписалась из комнаты на Кирпичном и прописалась БЕЗ ПРАВА НА ПЛОЩАДЬ в квартиру на Геслеровском. Тем самым, проведя всю войну в Ленинграде, мы потеряли жилплощадь. Я думаю, что мама так поступила, чтобы получать продовольственные карточки по месту реального проживания.

Мы поселились в кухне, поскольку отапливать квартиру было нечем. Зато была буржуйка. Дрова (палки) собирали на улице. Мама была очень щепитильна, поэтому, несмотря на холод, в квартире Ливеровских мы не сожгли ни одну книгу, ни один стул.

Буржуйка

Более подробно о жизни на Геслеровском описано в моей книге «Из Петербурга в Петербург».

В саду еще до революции был вырыт большой погреб-холодильник. Во время войны его использовали, как бомбоубежище. До того, как Ливеровские уехали в Москву, Мария Владимировна Ливеровская водила меня туда во время воздушных тревог. После их отъезда я туда уже не ходил.

В 1944 г Ливеровские вернулись в Ленинград, а мы так и остались жить у них, поскольку переезжать было некуда, а арендовать комнату не на что.

Но в 1947 г мама нашла выход.

Отступление 2.

Квартира Ливеровских была на втором последнем этаже небольшого дома для научных работников. При доме был большой сад с вишнями, китайскими яблонями, сиренью, каштанами, цветами. Был также небольшой огород, где каждая квартира имела свою грядку, где выращивали какую-нибудь зелень.

Обычно летом я никуда не выезжал, ме