Тропиночка

Еле тропиночка нынче видна

где я мальчишкою бегал…

Боже, какая стоит тишина

в старом лесу перед снегом.

Вот и теперь, – на канун Рождества, —

словно природа уснула:

слышно, как сонная где-то сова

слабо крылом шевельнула.

Вьюга

Воют вии за стеной.

Ходит холод за спиной,

и дрожит от страха

тонкая рубаха.

Вот какая вьюга

нам для перепуга!

На рассвете

Ходит Петя на рассвете

у сарая, у повети.

То присядет у крыльца,

как мужик из-под Ельца.

То, как баба в хороводе,

всё кругами ходит, ходит…

Слышно, как шуршит солома

возле Светкиного дома.

Онса

Онса (или Онца) —

всю видать до донца!

По посёлку, за углом —

речка тиховодная.

Руку сунешь за угрём —

у, кака холодная!

Протекает тут и там —

прячется за елью —

разделяет пополам

всю Большую Щелью.

Огонёк в окне дрожит

в доме отдалённом.

И собака пробежит

по тревожным бонам.

Даль гудками запоёт…

С шорохом и хрустом

теплоходик подойдёт

к онсовому устью.

И сойдёт на бережок

тёмно-красно-глиновый

твой блестящий сапожок,

сапожок резиновый.

С жарким мёдом на губах,

всю ночь до рассвета

нацелуемся впотьмах

с почтальонкой Светой.

Онса – приток Вашки

Бабка

Бабка ходит весело,

открывает ставни:

«Вот приедет на село

капитан-исправник!»

На привет один ответ

и одни страдания —

девяносто девять лет

бабушке Мелании.

Всё грозит она зело

коммунистам главным:

«Вот приедет на село

капитан-исправник!

Я под ноги постелю

душу, как солому,

нашу батюшке-царю

Николай Второму!»

Хороводная

Ясная звёздочка с неба упала.

Ой, лала, ой, лала. Ой!

За тёмным лесом, за лесом пропала.

Ой, лала, ой, лала. Ой!

Ты выходи, ясный месяц, на волю.

Ой, лала, ой, лала. Ой!

И освети мою девичью долю.

Ой, лала, ой, лала. Ой!

Будем на лодке с любимым кататься.

Ой, лала, ой, лала. Ой!

Будем с любимым за рученьки браться.

Ой, лала, ой, лала. Ой…

В поселении Резя

Ярко светят созвездья.

Громко птица поёт.

В поселении Резя

никто не живёт.

Опустели домишки.

Раны выбитых рам.

Только серые мышки

шебуршат по углам.

Смеха-плача не слышно.

Позабыта молва.

На часовне, под крышей

поселилась сова.

А цветок у порога

голубой-голубой…

Вековая дорога

зарастает травой.

Резя – деревня в Лешуконье.

Утки-перегудки

Летят утки-перегудки

с изумрудами в желудке.

Под крылами топь и гать —

как на блюдечке видать.

Вся деревня на виду,

как в доселенном году:

до колодца прядают

соседушки порядовы.

А домовы крыши

через печку дышат.

Дед полез на подволоку

и чекушку держит сбоку:

видно, старого без дела

полуночница заела.

Бабка мечется, как бес,

будто на иголках:

– Ты опять, старой, полез

к Ваньке Ёлкину!

А сноха в окошке

поправляет рожки,

светит без утайки

кофтой из китайки.

Парень честью дорожит —

мыслит о побеге:

у амбара возлежит

на пустой телеге.

За сараем целый ряд:

свиньи, овцы, куры…

И шабашники стоят,

и цигарки курят.

И гуляет вороньё

посредине лужи…

И стоит себе ворьё,

опершись на ружья.

Возьми меня с собой!

Когда глаза закрою,

то слышу женский вой:

«Возьми меня с собою,

возьми меня с собой!»

Застылые, как тени —

вдвоём и поутру —

на скользких на ступенях

стоим в аэропорту.

Мне будут долго сниться

зелёные глаза.

Продрогнет на ресницах

горячая слеза.

Холодная округа

архангельской зимой…

И женский вой, как вьюга,

летает над землёй.

Подорожная

Бабка по избе летает,

суетится со всех ног —

мне в дорогу собирает

подорожный узелок:

полбуханки хлеба,

три варёные картошки,

два яйца вкрутую,

луковицу

и бутылку воды.

– Ты возьми, возьми, сынок:

завязала в свой платок!

Развяжу я узелок

в перепутии дорог.

Полбуханки хлеба,

чтобы видеть небо.

Три варёные картошки,

чтобы сил было немножко.

Два яйца вкрутую —

тайну золотую.

Луковицу хрусткую,

как судьбину русскую.

И бутылочку воды,

со молитвой от беды.

Да любовь в придачу…

Я иду и плачу…

Притоки Ваш