Больница

1

Когда скорая решила везти меня в больницу, дочка Катя собрала необходимые вещи: пижаму, тапочки, зубную щетку, халат.

Упаковала большую сумку и в двенадцать часов ночи меня повезли.

В скорой я не легла на носилки, а сидела. Пока сидишь, значит, живой.

Со мной в салоне была Катя, а сопровождающие женщины укрылись на переднем сидении с шофером. Зять мотался где-то сзади на машине, чтобы позднее, когда передадут меня врачам, доставить жену домой.

Сопровождающие заглядывали к нам, отодвигали окошко, спрашивали, как я. Беспокоились, и это всеяло в меня тревогу.

Я была никак.

Ехали бесконечно долго, петляли по пустынным улицам, освещенным разноцветными вывесками реклам и огнями светофоров, мелькающими перед моими глазами назойливым хороводом желтых, красных и зеленых пятен.

Наконец въехали в ворота, попетляли между домов и остановились. Одна из сопровождающих вышла из машины и сгинула куда-то.

Оказалось, искать для меня каталку.

– Мне кажется, – неуверенно сказала я, – я и так дойду.

– Нас не поймут, – вторая сопровождающая отрицательно покачала головой.

Умереть в ожидании каталки предоставлялась мне полная возможность, а вот дойти до лифта самой было нельзя.

Мы минут пятнадцать ждали каталку, ее подвезли к дверям скорой, и я легла на это скрежещущее при движении чудовище животом вниз, чтобы меня не укачало, и в таком виде меня подняли на четвертый этаж, в реанимацию.

Немолодой мужчина со странным косящим взглядом внимательно разглядывал мою кардиограмму, только что снятую, третью за истекшие сутки. Смуглый до черноты, покрытый седой суточной щетиной, он смотрел на меня то одним, то другим глазом, и мне казалось, что я уже в преддверии преисподней. Только трикотажная полоска трусов на теле напоминала мне, что я на этом свете, – туда в белье не принимают.

Потом он долго слушал, что и как стучало у меня под ребрами, внимал горькому рассказу о том, что со мной происходило, как всё начиналось.

И по мере того, как я исповедовалась, всё происходящее отодвигалось от меня, оказывалось вне меня, теряло свою личную неповторимость.

Да, похоже, что инфаркт, но не факт, нет, не факт, не так уж я и плоха, и известно (ему было известно) что со мной надо делать, и таких, как я, сюда привозят по десять, по двенадцать человек за сутки, и поднимаем, да поднимаем, на то я здесь и дежурю, чтобы тебя поднять, – так я понимала его мерное успокаивающее покачивание головой в такт моим словам.

А я всё говорила, как меня поносило, потом рвало, и как потом стало плохо с сердцем. Врач перестал слушать сердце, стал прощупывать живот:

– Задняя стенка дает рвоту, не исключено, что с самого начала был приступ сердечный, и никакого отравления не было, – так он решил.

И ушел, а за меня взялись сестры.

После осмотра одеться мне не дали, и ничего из того, что собрала Катюшка, не понадобилось.

Я была уже не я, а открытое всем взглядам бесполое беспомощное существо. А Катя с Валерой, последняя связь с моей обычной жизнью, вместе с бельишком и зубной щеткой уехали.

На прощание я махнула Кате рукой. Валера ждал ее за дверью. Шел второй час ночи.

Немолодая медсестра долго и неодобрительно разглядывала мои вены.

– В левую руку меня колют обычно, – сказала я.

– Нет, мне нужно отрезок прямой вены, мне катетер надо вставить, – и она попыталась ввести катетер в вену возле кисти. Не получилось.

Она ушла и привела другую медсестру, полненькую, круглолицую, показавшуюся мне в вечернем освещении совсем девчонкой.

Ну и что она сможет? – подумалось мне.

Девушка пошевелила пальцами полных нежных рук и неожиданно быстро и легко ввела мне в вену что-то, что и было катетером. Катетер прикрепили к шлангу, наставили на грудь резиновых присосок, которые вели к приборам над моей головой.

Пришел хозяин преисподней, осмотрел работу своих помощниц.

– Скорость один, – сказал он и ушел.

В большой палате со стеклянными стенами, ведущими в коридор, нас было четверо.

Напротив меня лежала старушка, вся, как и я, утыканная серыми резиновыми присосками, от которых наверх, к приборам над ее головой, шли разноцветные провода.

А с другой стороны палаты, з