Верность небу

По сонному небу плывут облака

в далёкие земли забытой страны,

где поле пшеничное будут ласкать

с колосьями спелыми. Небу верны

останутся впредь до осеннего дня

с дрожащим испугом рассветных огней.

…И осенью тянется к небу стерня,

и небо осеннее тянется к ней.

Муки прошлого

Погаснут звёзды над селом,

пастух раскурит злой табак,

потянет дым наверх столбом,

но без него уже никак —

привычка, мать его ети,

за много сложных мрачных лет.

«Прости мя грешного, прости!

Шальная страсть, а счастья нет…»

– пастух подумал, кнут зажал,

присел в траву, глотая дым,

а конь ретивый громко ржал:

«За злой табак тебя простим!

Ты нас поил, ты нас кормил,

не бил кнутом, водил в луга,

и мы набрались свежих сил,

и будем вновь возить стога

с полей привольных.» Рад пастух!

Закралась в грудь благая тишь.

Шептал вопросом ветра дух:

«Ты сам себя, когда простишь?»

Безответное

Ветер уносит измучивший жар

вечером, где-то часам к десяти.

Крутится наш замечательный шар

в долгом-предолгом тернистом пути.

Новый маршрут не доступен Земле —

радует это! Иначе, конец!

Либо сварились в кипящем котле,

либо замёрзли… Какой молодец —

этот подрядчик, построивший дом

для миллиардов голодных зевак!

«Что ожидает в грядущем? Потом?»

– смотришь на звёзды, зевая в кулак…

Пииты

Век златой, друзья – поэты,

мы прошли, сребрился век

новый сильный, где пропеты

в душных залах вновь куплеты,

словно время держит бег

и полёт Пегаса дивный.

Там Евтерпа дарит свет

тем, кто с дерзостью наивной

или мыслью агрессивной

принял ношу: «Я поэт!»

Век сребра окончен в кубках

толстых книг, где есть вино —

слово, сказанное в муках,

слово, жжённое в разлуках,

что поэту вновь дано!

Было время их щадили —

не щадили, били словом,

не любили, вновь любили,

преклонения просили,

но они не выносили

расставания со словом!

Век страданий длится долго,

долг писать нашли другие.

Слово грозное, как Волга

их несёт, блестя осколком

тех времён. Но есть другие:

свежей краской слов заблещут,

стянут рифмой плоть стиха,

им с азартом рукоплещет

зал. Увы, толпа глуха

и кумира слышит ухом!

Сердцем? Нет! Душой? Отнюдь!

«Скука – сука» им для слуха —

радость льётся просто жуть!

Да… Виновники – поэты

словом били, будут бить,

в душных залах вновь куплеты

с новой силой что пропеты,

будут сердцем люди пить!

Туча-тень

Быть ли туче полной мрака

в день июльский тенью им,

им, покрывшим дно оврага,

травам жаждущим, сухим?

Солнце жжёт. Желтеет глина.

Трещин путь морщинит лик

дна оврага, где калина

пьёт листами солнца блик,

опротивевший до боли:

– Небо, сжалься! Туча, плачь!

Ветер, хватит веять с поля

зноем мёртвым!

– Ты, палач,

прекрати! – шептала туча,

плача сверху. – Там, за мной

на просторе сто могучих

туч, побивших летний зной!

Расходился мрак спасеньем.

Ветер сдался. Дождь-слеза

капал сверху. Тучи тенью

наступали. Шум. Гроза!

Месть

Осилит дорогу идущий домой

в волнении ночи холодной зимой…

На волка воздействует сверху Луна,

бредёт одинокий, как сам сатана.

Подтянуто брюхо голодного зверя,

последних калорий случилась потеря,

охотники ранили – еле сбежал!

Из гладких стволов запустили кинжал,

разрезали плоть металлическим злом,

хотели охотники взять на излом

в конвульсиях смертных от кровопотери.

Подумал волчара: «Ловите, тетери,

пушистого зайчика или ворону,

а волки умеют держать оборону!»

От раны поправился серый волчок,

зализывал долго дырявый бочок,

наполнился злобой: «Коварный двуног,

тебя проучу за нажатый курок!

Овец я порежу большими клыками,

и кровью омоется брошенный камень

тобой, человек! Не забудь! Не ропщи,

когда проберусь в безымянной ночи!»

…Осилит дорогу идущий домой

в волнении ночи холодной зимой…

На волка воздействует сверху Луна,

звериная морда от крови красна…

Скупой прораб

Облокотился зной на крыши,

расплавив чёрные листы

ру