ХХХ («Золотою монетой…»)

Золотою монетой —

за жизнь, за грехи —

Золотою, орлёною, неходовою —

Расплачусь. Белым светом,

свернувшись в стихи,

Расплачусь, и за милость мне эту с лихвою.

Мне б прожить только – тонко

по краю пройти:

И земного не взваливать бремени,

И во Царствие Божие не забрести,

раньше времени.

Мне б прожить – как слепому,

держась за плечо

Невесомое Духа Святого,

Пусть ведёт, пусть несёт, —

а мне всё нипочём

В этих сумрачных, душных чертогах

Изгнанья…

Тополиной листвы – золотой! —

Брошен сверху. Есть, чем расплатиться

За чернильный в тетради живой завиток

И за чистую снова страницу.

Чужбина

О, в сумеречность густоты дерев, —

Когда подёнщиной стреножен и задавлен,

Идёшь – вдруг глянешь: там звериный зев

Чужбины снова тебе явлен.

Хоть и сшивала хирургическая нить

Всех долгих лет, сшивала и лечила.

Но – нет, родная сердцу выть

Всё так и держит, никому не уступила.

И я смотрю в зияющий простор:

В нём всё, к чему так непривычен взор.

Но манит он, и тянет, и прельщает.

Куда опять? Молчит, не обещает.

И, крадучись, как будто холодок

Тревожной радости подступит нестерпимо…

И так всегда и всюду: словно рог

Свой носорог, несу тебя, чужбина.

И кажется порой, что, отродясь,

Везде чужой – и обрываешь связь

С такой же лёгкостью, как скорость рвёт перроны,

Как тащат в сумрак свой насупленные кроны.

Магнитный город

Дворики и улицы кривые —

Грузно ниспадающий изгиб.

От объятий выгнуться – живые, —

Ветром расцелованы, могли б.

Но чутьём каким-то заунывным, —

И непобедимым потому, —

Кто вас проводил по этим дивным

ХОлмам разухабистым в дыму?

Вопреки и дыму и угару,

Вопреки безвкусицы иной…

Улицы и дворики, на пару,

Ну-ка, прогуляемся со мной!

Я вас пожалею, неприютная,

Павшая былинкой, где пришлось.

Мне всё ближе небо это мутное,

Этот чад – мой ветреный авось.

Как трубили гибельные своды! —

В ночь тащил трамвай людской поток.

Как, дрожа тельцами, антиподы

В сторону бросались из-под ног!

Как висели долго отчужденьем,

И душа пугалась им в ответ.

И миров недавнего крушенья

Всё стоял перед глазами свет.

Нужно было дням остановиться.

Пристальность, как пристань, обрести.

Чтоб, с ухваткой дошлого провидца,

Эту весть, как ножичком сгрести.

Вот она – вуалью погребальной

Словно веет, а под ней – глаза;

Вот она – историей опальной

В тех глазах – убитых небесах.

Вот она, вся суть её келейная, —

Сквозь ячейку – ясно и легко.

«Вот она!» – былинкою отдельной,

Я – за ней, с попутным ветерком.

Но, раскачиваясь и держась за нити

Шёлковые, – боязно порой

Мне от этой утончённой прыти,

Навсегда увлекшей за собой.

…Ах, прогулка нынче удалась нам!

И, в истлевшей пачкаясь золе,

Хнычет луч средь веток, так опасно,

Грузно ниспадающих к земле.

Молния

О, что-то случилось!

О, что-то такое случилось!

В заснеженный март обвалилось громовое небо.

И молньей озлилось…

И молньей как будто озлилось,

Оскалилось молнией в окна смешно и нелепо.

Но, может, сей росчерк

Грядущей весны небывалый

Всё тот же союз подтверждает

Их с вечными льдами.

И я не ошиблась, рождаясь,

Как небо, обвалом,

И с молньей в руке

Средь сугробов, бредущих грядами.

А, может быть, это —

Страшнее, сильней и желанней —

Рождается что-то,

К земному приблизившись краю?

Но вижу воочию: вспышкой

оконных посланий

Последняя тьма иллюзорной мечты догорает.

1996 г.

Вокал

От музыки-Марины до моря недалёко.

А голос так высоко – высокогорья голос

Встречал открытой бездной и боль предвозвещал,

И силу беззащитности вселял;

И всплески волн октавных, и монолиты пенья,

И многоструйное небес теченье!..

И грудь разверстая плыла к ним жадным ртом —

Мир рушился телесный за бортом.

У зеркала

Ты называешь меня тучкою своею

За мои серые глаза.

Вот и печалей не развею —

И плачу, словно небеса

В июне

тёплыми дождями.

И ночами

Тревожно сердце громыхало вдалеке.

Ты слышал? Это от молчания

И тишины, накопленной в тоске.

Ты слышал, чувствовал ли? —

Молнии к твоим тянулись берег