«Смерть и рождение миров…»

Смерть и рождение миров

над бездной страсти и отчаяния

и в поединке кровь за кровь

и это всё в стакане чая.

Я мерно ложечку кручу,

на бал чаинки загоняя,

и мироздание лечу,

не чем иным, как чаем.

Пропали страсти на крови

и тьму вселенной проясняет

вопрос, повисший на брови,

глядящий в отражение в чае.

Вцепилось солнце в горизонт,

застыли лучевые нити

и всё вокруг, как чей-то сон.

Молчите, длится чаепитие…

8.01.2001

«И стараясь не ступать на больную ногу…»

И стараясь не ступать на больную ногу,

в мамин полушалок кутая лицо,

выходил головорез на большу дорогу

с маленьким топориком под папиным пальто.

Мама шеиньку ему крепко завязала,

сочным поцелуем увенчав чело,

и в тряпицу завернула луковку да сало:

Принеси, сынок, деньжат ты на всё село!

Долго ухарь выбирал место для засады.

Там кусты, тут лужица, а тут вообще бардак!

Вот теперь уже сижу: Подходите, гады.

Отдавайте денежки, здравия вам и благ!

И ведёт к нему судьба-милая шутница

на кобыле вороной знатного купца:

Дядечка, прошу тебя здесь остановиться

и прошу вас извинить-не видать лица!

Встал, как вкопанный, купец: Что-то я услышал?!

Толи ветер в деревах, толь журчит вода,

а может во листве зашуршали мыши?

Господи, прости меня-то пришла беда!

С ножен шашку потянул: Врёте, супостаты!

Али был я не казак? Ну, держись, злодей!

Защищу я свой живот, лошадь, шапку, злато!

И как почал ей махать, на-ко, овладей.

Горько плакал бандюган в мамин полушалок.

Злой купец порвал пальто да на лоскуты

да ещё он отобрал маменькино сало

и под рёбра насовал, там и вот сюды!

Вновь в засаде молодец нянчил да топорик.

Вязанною варежкой гладил так и сяк:

Выручай же, инструмент, и спасай от горя!

Что-то звякало во тьме и ухо он напряг.

По дороженьке ямщик песню напевает.

Добра да хороша песнь про страстную любовь…

А, нутко, дяденька, замолчь, пойми, я не играю!

Дай мошну али живот потеряет кровь!

Это что за фармазон? Конный пригляделся.

В великанских не своих, явно, сапогах.

Расскажи-ко, чадо, где ты приоделся?

Лучше дома ты сидел, у мамы да в ногах!

Рукавом собрав не пот со стуженного носа,

сиплым голосом сказал: Мамин я сынок!

Ах, ты-мамин, хорошо, боле нет вопросов.

И штаны ему спустил до основы ног.

Как мягка ременна плеть, вы того не знали.

Долго будет парень спать да на животе.

Неудача, слышь, опять ничего не дали.

Это точно-верно, встретились не те!

Трудна всё ж така работа во ночную смену

во пальто, во папином, грабь-богатырём

и, скорей всего, виной некая система.

Снова был злодей наш бит, бит и оскорблён!

Сел он с думой тяжкою прямо на обочину.

Что-то надобно менять: имидж или стиль?

Может, время уделять топору наточенну

и пора забросить дедушкин костыль.

Думал долго молодец горькую да думу,

но случайный колокольчик оборвал мыслю.

И схватив топор в охапку, сунув харчик в суму,

сам себе сказал он: Сейчас ограблю да убью!

Словно смерч из-за кустов, прыгнул на дорогу

и издал грознейший писк: Жизнь иль кошелёк?!

Он такого не видал никогда, ей-богу,

но он в том не виноват, мамин он сынок!

Нет в деревне у него лампы, книги, света,

нету телевизора и городских газет.

И вообще там ничего, кроме табурета,

и, кроме старого стола, ничего там нет!

Что за чудо-красота вышла из повозки.

На груди злата коса, ноги от ушей,

бедра амфорой кривы и животик плоский.

Пусто стало в голове, никаких идей!

Он глазами её ел, как медведь малину

и, знай, тупо бормотал: Жизнь иль кошелёк!?

А она откуда-то извлекла дубину,

прошептала тоненько: Бейся, мужичок!

Шёл домой головорез с битою главою,

со сломанными рёбрами и больной ногой.

Легче, во общем-то, сказать, что было не больное.

Шёл-хромал домой какой-то не такой.

Мама встретила его: Где мой полушалок,

где топорик, сапоги, папино пальто?!

И про харч не говоря, позабыто сало,

его спросила мама: Где твое лицо?

Мама, бизнес этот ваш, мне он не по нраву.

Я на нём всегда был бит, бит и оскор