Небо в ладошках. Рассказы о детстве

Татьяна Эсэм

Рассказы о самом счастливом периоде жизни, когда все по плечу, когда можно дотянуться до звезд и подержать в ладошках небо. О верных друзьях, о нехитрых развлечениях, о первой влюбленности. О свинке, будке, космосе и немного о мистике.

Татьяна Эсэм

Небо в ладошках. Рассказы о детстве

Старому шахтерскому поселку, состоящему из трех улиц,

Мир-Труда, Декабристов и Толбухина,

бесконечно родному, моему месту силы

Про свинку

В детстве у меня был друг, Лешка Жуков. Лешка жил неподалеку, на соседней улице, а его дед и бабушка жили рядом с моими бабушкой Машей и дедом Колей. Лешка был на пару лет старше меня, довольно упитанный, невысокого роста, с большой нечесаной головой. Лешкина вихры торчали в художественном беспорядке, руки и шея были всегда грязными, а под носом висела зеленая сопля, которую он рывком виртуозно загонял наверх. Сопля на время пряталась в носу, но стоило Лешке чем-то увлечься и перестать ее контролировать, как она тут же выглядывала из ноздри и вальяжно сползала, норовя угодить Лешке в рот. Лешка был начеку и тут же со смачным шмырганьем затягивал ее обратно. Расстаться с соплей у Лешки не получалось. Но в детстве эта Лешкина особенность не вызывала ни отвращения, ни раздражения. У каждого в детстве были такие друзья: кто-то сдирал болячки и съедал их, кто-то ковырял в носу, вытаскивал залежи на белый свет ну и… сами понимаете. Лешка был хорошим другом. Дружба наша началась с незапамятных в прямом смысле времен: Лешка был рядом всегда, и я не могла вспомнить, как же мы познакомились. Вероятно, это было тогда, когда нас мамы выводили на прогулку, и я, новорожденная, лежала в ярко – оранжевой германской коляске, а Лешка, делающий свои первые шаги карапуз, топал рядом, держась за мамин палец.

Первое осознанное воспоминание, связанное с Лешкой, было таким: меня, трех- или четырехлетнюю, мама с бабушкой на все лето увозили в гости к родственникам в Оренбург, а Лешка болел свинкой. Несколько дней Лешка, закрытый на карантин в доме у деда с бабушкой, тоскливо выглядывал из окна. На его большой голове был повязан старушечий платок, чтобы не застудить больные железы. Лешкино и без того крупное лицо стало из-за припухших желез огромным и мясистым. То ли Лешке рассказали, что меня надолго увозят, то ли он сам услышал, но в день моего отъезда он вырвался на свободу и прибежал ко мне. Мама безжалостно прервала наше недолгое свидание и увела готовиться к поездке.

Почти сутки мы тряслись в поезде, запомнившемся мне грязным туалетом, куда я категорически отказывалась входить, доставив маме немало хлопот. Добравшись до Оренбурга, мы некоторое время жили в гостях в доме у бабушкиной сестры, где в каждой комнатушке был небывало высокий порог, преодолеть который мне, маленькой, но очень самостоятельной, стоило немалых трудов. Я не очень отчетливо помню, как проходили дни в Оренбурге, одним из самых ярких воспоминаний на всю жизнь остался туалет, стоявший во дворе, колоритный деревянный нужник с вырезанным сверху на двери окошком в форме сердечка. Нужник качался во все стороны от малейшего дуновения ветра. В этом туалете я закрылась изнутри на огромный ржавый крючок, накидывавшийся на такой же ржавый гвоздь, а снять крючок с гвоздя уже не получилось. Я ломилась в хлипкую дверь, умирая от ужаса, мне казалось, что страшная дыра в полу туалета засосет меня без следа, а крючок все не снимался и дверь не отворялась. Не своим голосом я орала совсем несвойственный для маленького ребенка какой-то бабий призыв: «Люди добрые! Спасите! Помогите! Добрые люди!» Добрые люди сидели в небольшой кухоньке, поэтому услышали меня не сразу. Когда же наконец услышали, то побежали вызволять меня из моего зловонного плена. В щель между досками на двери нужника я, зареванная, видела перепуганные лица родственников, бледное лицо мамы, доведенной моим криком почти до инфаркта, и отважное и решительное лицо бабушки Маши, которая так дернула дверь туалета, что и гвоздь, и крючок вылетели из полусгнивших досок и выпустили меня на свободу. Помню, как причитали и осматривали меня со всех сторон – цела