Плавильная лодочка. Карагандинская повесть

Елена Ивановна Зейферт

Повесть Елены Зейферт складывается из множества частных историй героев: среди них Люка, приехавший с семьей из Германии в Россию, депортированная из Поволжья в Казахстан Марийка, украинские немцы Фридрих и Роза, наша современница Йоханна. Каждая из их судеб принадлежит своему историческому отрезку, в каждой раскрывается своя трагедия – личная и коллективная. Бережно собранные автором, сплетенные в одну общую фабулу и объединенные образом плавильной лодочки, эти истории превращаются в пронзительное и глубокое размышление о вечно актуальном человеческом опыте – об утрате и поиске дома. Елена Зейферт – прозаик, поэт, переводчик, литературный критик и филолог, специалист по истории российских немцев.

Елена Зейферт

Плавильная лодочка: Карагандинская повесть

Dieses ganze, weite Land ist die so genannte «Wiesenseite» der Wolga und erstreckt sich als so geartete Steppe noch weiter ?ber den Uralflu? hinaus bis tief ins Herz Asiens.

    Anton Schneider. Geschichte vom Kirgisen-Michel und der schon’ Ammi von Mariental[1 - Вся эта широкая страна – так называемая «луговая сторона Волги», и?простирается как рожденная таким образом степная зона еще дальше через реку Урал глубоко в?сердце Азии (Антон Шнайдер. История о?Киргизен-Михеле и?прекрасной Амми из Мариенталя) (нем.).]

Если у дома невидимые стены,

то принадлежат ли они ему?

Рамка

2014.

Сильное существо льнет ко мне и целует подол моего платья.

Возможность удержаться на нескольких плотах сразу.

Я сильнее повести. Она – живая энергия. Она насыщает. Когда отдаешься ей, высвобождаешь внутренние ключи. Магму новой силы. Повесть как человек, но я сильнее его. Я отшвыриваю ее, и она, не раня меня, уходит. Я возвращаю ее и снова питаюсь ее силой. И вновь отбрасываю ее от себя. Повесть всегда возвращается новой. Пожалуй, ей стыдно вернуться не иной. Я не церемонюсь с ней и не прячу своего эгоизма. Сильное существо льнет ко мне и целует подол моего платья. У повести нет ушей и глаз, если она все еще доверяет и ждет. Я терпелива, я молчу. Повесть окликает меня, и я вновь отзываюсь.

Теперь она уже агрессивна. Ибо ей хочется жить. Она хватает меня за запястья – на моей коже остаются багровые полоски. Отбрасывать от себя рождающуюся объемную вещь, швырять ее оземь – чревато. Ее энергия все равно прорывает кожу, причем очень больно… Произведение грубо тычется в меня и ищет свое название, и пока это – «Плавильная лодочка». Я по-королевски отдаю себя капризам внешней жизни, калеча свое произведение, постоянно окунаясь в «другое» слово, ежедневно требующее меня на ковер. Уже несколько не рожденных произведений во мне – они наверняка умерли, ими могла стать повесть, но уже не станет. Стоит представить, сколько во мне вообще брошено трупиков не родившихся текстов, чьи ткани, нитки еще ищут и находят внутри меня пищу, как небрежно махнешь рукой – нужно думать о жизнеспособном, жизнелюбивом, знающем воздух и свет.

Когда на новой ступени каскада танцуешь черного лебедя, а сквозь твою кожу не прорезаются перья и радужки не становятся багрового цвета – это стрельба в молоко. Повесть, а вернее, язык ее настолько овладели мной, насколько я пытаюсь им противостоять, сбрасывая на время с закорок, ибо сохранить за собой право на собственную жизнь, пусть как на черновик по сравнению с беловиком или оригиналом повести, – это возможность удержаться на нескольких плотах сразу. Рождающееся произведение – как энергетический напиток, им хочется напиться, но теряешь землю из-под ног, летишь, а рядом – берлинские стены, камни на шее, лето без дождей. Ты везде нужен. И гедонизм творчества воспринимаешь как каприз, эгоистический маневр, детский трюк, дающий возможность мнимого ничегонеделания.

Мое утро в аэропорту. Грея руки о чашку кофе, я задумалась, как давно я не была одна – без людей и фантомов, без героев и образов. И необходимость встретиться с самой собой встала как дело первостепенное, готовое совершиться на моих глазах и, по всей вероятности, обещающее новые внутренние пейзажи. Повесть вся родилась целиком внутри меня, она вычерп