Под яблоней зарыто то, что мешает
Софья Ковыль
Он для нее – все. Все сделает и все отдаст. Он подарит ей свои кости, он заместит их стихами, красивыми книгами…Но детская влюбленность беспощадна и признание в ней выходит боком самым отчаянным и страстным мальчикам.
Софья Ковыль
Под яблоней зарыто то, что мешает
Он напряженно-долго шел, сосредоточенно-медленно – и плоско-голубая лента неба прокручивалась за окном. Она была выше его головы, выше чьей-угодно-головы. И что-то огромное и рыжее вне этой ленты заливало столы, стеллажи, книги, длинно-пятнистые листья фикусов тягучим светом. Мальчик втянул носом обжигающую светопыль – Солнце дышало восторгом. Сегодня дышало. Так хотелось дышать им и вместе с ним, хотелось, чтобы сжиженный свет смешался с кровью… Но – нельзя, невозможно. Не так.
С тихим щелчком сустава вытянул руку – надавил на корешок книги – тот отделился хрустом и песком повторного клея. Но отделился не до конца. Мальчик потянул чуть нежнее и взял книгу: ребро пальца – вниз по стопке страниц, еще пара листов… После – отогнуть ногтем до заметки, до росчерка ногтя, поставленного здесь, им… Мальчик сам его поставил, но раньше. И он хорошо знал маршрут. Он хорошо знал, во что упрется в конце: черные буквы по желто-пряной странице :“Уже кончался день, а они все шли и не замечали ни времени, ни дороги”, потом – и что-то горело, и что-то сгорало, и разбавлялось жидким воздухом вечера…
Чудесные страницы. Но – страницы-для-всех. Для каждого, кто придет сюда – слова, готовые отдать и отдаться. Ему это было так противно! Так привычно.
– Мое, – беззвучно выжевали тонко-опушенные губы, натянули на десна это сладкое, правильное слово: “мое”. Теперь – мое! И ничье, ничье больше…
Его грязно-коричневые пальцы пахли больницей и стиркой: мальчик впечатал их в бумагу, с усилием, с желанием. Строки поддавались, отошли от страницы нитями целлюлозы и краской – вошли под ногти, в поры, в пальцы…
Страница вдруг стала пуста, без слов. Взамен их – лишь неровные борозды.
***
Над яблоней было небо: мутно-серое, оно ссыпалось вниз туманом и дождем. Такое прохладное, такое приятное небо. Под яблоней была трава: мягко-блеклая, она вытягивала тепло из остывавшей земли… Мальчику было хорошо лежать там, под яблоней. И перед ним, у мягкого пятна сгнившего яблока, лежали слова из двух чернил, синих и черных:
“Встретимся сегодня? – Зачем? – Гулять…” Нет, “гулять” – зачеркнуто. Другое:
“Я отдам тебе что-то. – Я не возьму. – Возьмешь. Нельзя не взять. – Не приду. – Нет, придешь. Вечером, под яблоней. – Может. Только быстро”. “Быстро” – слово впитало влагу и растеклось пятном с темными иглистыми краями… Вот и хорошо: ему не нравилось это слово. Он втянул ноздрями горький кофейный запах – значит, где-то что-то жгли. Вдохнул глубже, запоминая.