Гадалкин дар

Регина Хайруллова

Гадалка многие годы хранит свой дар видеть сокрытое. Для этого ей приходится всегда быть настороже, ведь ещё тридцать лет назад она совершила один поступок, который тяготеет над ней всю жизнь.Однажды она и в самом деле потеряет способности и если не успеет вернуть их вовремя, то гадалку ждет медленная и неминуемая смерть. Теперь придется столкнуться лицом к лицу с последствием своего выбора.

Регина Хайруллова

Гадалкин дар

Скрип-скрип. Противный звук. Мария хотела ускориться, но из интереса остановилась под ржавой вывеской и прочла: «Гадание на свечах. Определю длину жизни. Найду скрытую истину».

«Бред какой. И кто сейчас вешает вывески? Кто вообще ходит к гадалкам?» – подумала Мария и бросила взгляд на приоткрытую дверь, около которой растаял снег. За ней, должно быть, сидит обветшалая старуха, окутанная паутиной и мраком.

Скрип-скрип. Опять скрипит. Надо бы поскорей уйти.

– Входи, – раздался старушечий голос, и Марии показалось, что он исходит то ли из подвала, то ли из глубин ада…

Не до конца понимая зачем, она всё же заглянула в комнату и сама не заметила, как вошла.

Пахнуло мёдом и душицей, как когда-то давным-давно, то ли в детстве, то ли ещё раньше, до появления на этом свете. Дыхание мёда влекло и мягко грело, и тёплое дуновение после зимнего холода чудилось родным и ласковым. В полутёмной комнате трещали огарки, их мягкий свет вытаскивал из тьмы кусочки пространства вдоль стен, будто кто-то вырезал части фотографии и положил её на чёрную бархатную ткань, и вместо лиц теперь зияла пустота, тогда как нетронутые части оставались видимы, и меж островками тьмы плыли стол с десятком свечей, два ветхих стула и гадалка: старушка с треугольником шали на плечах. На полу у двери таял снег.

Было тепло и душно, и кружилась голова.

– Жаждешь познать сокрытое, дитя?

– Да нет… я вообще-то мимо шла.

– Само провидение привело тебя ко мне. Присядь, дитя, – сказала гадалка, указывая на стул напротив себя. Он перестал плыть во тьме и застыл, словно гадалка приковала его к полу своими словами.

Мария невольно села. Неужели и её приковали слова?

– Я зажгу твою свечу, и ты узришь, сколько тебе суждено жить, дитя моё.

Гадалка не глядя оторвала пучок травы, который висел на стене, и вдавила его в желтоватую свечу из вощины.

– Дай волос, дитя, иначе огонь не узнает тебя и не улицезреет.

«И куда я ввязалась?..» – подумала Мария и нехотя вырвала волосок из-под шапки. Больно и жалко. А ещё жарко.

Когда гадалка положила волос поверх свечи и зажгла её, Мария хотела спросить, почему это огонь должен её узнавать, но не успела.

Затрещал фитиль, глаза ослепило.

Всё исчезает, и остаётся только пламя, пламя, одно лишь пламя во всей Вселенной, танцующее, тёплое пламя, оно всё затмевает, оно убивает и порождает, оно танцует древние танцы, поблёскивая то одним бубном, то другим, оно колышется, напевая древнюю песню, поднимаясь ввысь, к небесам, к предкам, что светят из глубин Мироздания, оно влечёт, оно манит к себе, и песня его подобна прибою, и печальной мелодии ветра, и плачу земли, и разуму, что появляется из пламени; разум и есть пламя, такое же поспешное и покойное, созидающее и разрушающее, поистине всепоглощающее. Солнечное пламя солнечной свечи с сухоцветами на воске.

Пламя. Просто пламя на свече.

Мария сняла шапку и встряхнула головой, отгоняя дурман видения. Было невыносимо жарко, и пот стекал на глаза, щипля их, и она расстегнула куртку, после чего посмотрела на гадалку. Её лицо будто помолодело или наоборот постарело – в таком свете не разобрать, – но точно изменилось.

– Что это было? Что это у вас за травы?

– О чём ты, дитя?

– Я видела пламя, и оно танцевало, и что-то мне пело. Мне так показалось, – добавила она, чувствуя себя ужасно неловко и пугаясь тому, что только что дышала какой-то травкой.

– Пламя не могло говорить с тобой, дитя. Оно говорит лишь со мной. Но оставим это, – нервно сказала гадалка и взглянула на свечу. Та и не думала сгорать: оплавился лишь самый верх размером с пятирублёвую монетку.

– Странно, – пробормотала гадалка, низко нагнувшись над горящей свечой. Пламя