Тетрадь в клетку. Книга стихотворений

Алексей Валентинович Улюкаев

Поэтическая библиотека (Время)

Это четвертая книга стихов Алексея Улюкаева, но никак не очередная. Скорее досрочная, и даже условно-досрочная: написана в заключении, издана сразу по выходе из колонии после истечения шести лет, двух третей срока. Книгу Улюкаев не «выстраивает», он сохраняет хронологию неволи. От стиха к стиху, от года к году он проходит горький и сложный путь, в конце которого остается убежденность в том, что в жизни по-настоящему ценны «только любовь и свобода». Это совсем не тюремное бытописание. Поэт смотрит «поверх шконок», в его стихах много глубоких размышлений о душе, о творчестве, о природе добра и зла. Пушкина, Данте, Тютчева, Мандельштама вполне можно считать его сокамерниками – так часто он к ним обращается. Задолго до выхода этой книги Алексей Улюкаев сказал:

«Мне нравится такое определение: блюз – это когда хорошему человеку плохо. А стихи – это когда хорошему человеку очень плохо». Пожалуй, таково одно из главных условий сохранения личности в любых условиях, а особенно в тех, которые к этому не располагают: видеть себя хорошим человеком. Тогда получается и хорошая книга – как эта.

Алексей Валентинович Улюкаев

Тетрадь в клетку

Книга стихотворений

Тем, кто меня ждал и верил

* * *

© А. В. Улюкаев, 2023

© «Время», 2023

* * *

«Если слева закат Европы тебя слепит…»

Если слева закат Европы тебя слепит,

Если справа теснят раскосые богдыханы,

Если сверху течет арктических вод Аид,

Значит ты в России и будешь, давясь стихами,

Точно волчьей желчью, выкрикивать панегирик

Этой мерзлой почве, где панство не приживется,

Где всегда на ногах по четыре гири,

Где плюешь в колодец. И все-таки пьешь из колодца.

«Капель продолбит лёд, и рыбы…»

Капель продолбит лёд, и рыбы

В волнах привольно поплывут

Из-под заледенелой глыбы,

Поверх барьеров и запруд.

И, скинув чешую, как лепень,

Вдруг молодцами обернутся…

Предположение нелепое,

Как жизнь, нелепая и куцая.

«Уронишь голову в запястья…»

Уронишь голову в запястья

И осознаешь, что теперь нельзя

Жить, не распахиваясь настежь,

Не превращаясь пешкою – в ферзя.

Ты весь уже в восьмой горизонтали,

В которой уместился горизонт.

А тени потускнели и растаяли,

К тому имея собственный резон.

Но в свете дня шагай ферзём бесстрашно

По этой длинной и прямой дороге

И разрешения не спрашивай

Ни кесаря, ни бога.

«Тюрьма влечёт к суровой прозе…»

Тюрьма влечёт к суровой прозе:

Чего бы, кажется, Журден

Ей говорил, вставая в позу.

А тут, излишествам взамен

Роскошной рифмы русской речи —

Нарежут пайку языка,

Как будто волкодав на плечи

Бросается через века,

До шеи жертвы дотянувшись,

Чтоб из артерии глагол,

Вскипая, жёг людские души,

Чтоб он как есть, и бос, и гол,

Бесхитростно стучался в двери —

И в том была б благая весть

Из сотен разных русских мест.

Да хоть, пожалуй что из Твери.

«Я надеюсь, пока дышу…»

Я надеюсь, пока дышу,

Я люблю, пока я живой.

С милой рай в шалаше. К шалашу

Пусть доставит меня конвой.

Автозак и столыпин пусть

Увезут на зелёный свет.

Мне один – хоть не Млечный – путь,

Мне один – хоть one-way – билет.

На колючку – кусачки. На

Часового – глубокий сон,

И не будет ему кина —

Пусть во сне: приговор, вина,

Шпалы, рельсы, конвой, вагон.

А в берёзах – зелёный шум

Над моей седой головой.

Я надеюсь, пока дышу.

И пока люблю, я живой.

«Как же хочется жить…»

Как же хочется жить!

Вечным жидом ли, эллином вечным.

Подправлять Парки нить,

Всякой всячине мчаться навстречу,

Улетать далеко,

Навзничь падать на склизком,

Утирать молоко

С Млечных троп, уходить по-английски,

И опять приходить

По-еврейски, а может – по-русски.

Как же хочется жить:

Есть и пить, слушать музыку —

Голоса сыновей,

Голос дочери.

И с женой сторожить её сон у дверей

По очереди.

«Белый снег в чёрной грязи находит конец…»

Белый снег в чёрной грязи находит конец,

Всё, что видишь, родное, а значит – красивое.

Ты стоишь – властелином канда