Акт первый

Холодный ветер обдувает тело,

На небе тучи мрачным волокном висят,

В груди его кипело и смердело,

И сердца раны черти бередят.

Он молод так, красив и уязвим,

Сквозь пелену обид на грозовые тучи смотрит,

Остался здесь, по воле, он один,

Желание свое вот-вот исполнит.

В груди растет огромная дыра,

Так колет, обжигает и дурманит,

Не ищет он от этого добра,

Так дьявол жертв своих пытает.

И выхода, просвета никакого,

Лишь тьма и мрак заволокли его,

То началось с момента выпускного,

Росло легко, пронзало глубоко.

Слеза катилась молчаливо по щеке,

Смахнул небрежно он ее рукою,

Раздался крик внезапный вдалеке,

Накрыло тело ледяною пеленою.

Несло его куда-то в неизвестность,

Крутило, холодом пронзало до костей,

Наверно так и наступает зрелость,

Чем старше, тем чернее и больней.

Удар, второй, толчок и темнота,

Покой блаженною волной накрыла,

Вот только приходя в себя,

Опасным вихрем словно ядом закрутила.

Вставая на ноги с трудом,

Он растерялся на мгновенье,

Стоял под проливным дождем,

В предчувствие дурного озаренья.

Не знал он это место и не видел,

Здесь голые стволы обугленных деревьев,

А вдруг сам черт его похитил,

И сунул в огненную яму для злодеев.

– Эй, в этом месте есть живые?

Ответьте! Выход, где найти?

Земные твари, не живые,

Где повстречать вас на пути?

Но лес молчал угрюмой тенью,

И будто просыпался он,

Сверкая мрачным отраженьем,

Рос в ширь зловещий легион.

Пустился парень прочь скорее,

По выжженной тропе скользя,

Дыханье чувствовал злодея,

А может ветра голоса.

Едва споткнувшись, пал на землю,

От страха сжался, ожидая нападенья,

Поддавшись ярости и гневу,

Изверг из уст своих презренье.

Кричал он в голос полной грудью,

Но даже эха лес тот не вернул,

Царит здесь мрачное безлюдье,

Сам дьявол дверцу эту распахнул.

Акт второй

Устало веки закрывались,

Сон тяжким грузом наступал,

И с жизнью мысли уж прощались,

Жрец истины пред ним предстал.

Красивый, на него похожий,

Смотрел на юношу в упор,

По бледной растекался коже,

Рисунок мрачный, как декор.

Глаза чернущие не отводил,

Пронзая, обнажая ими душу,

И долго он молчал, не говорил,

Парнишку обжигая леденящей стужей.

– Да не молчи, скажи зачем пришел?

Забрать меня ты в дебри ада хочешь?

Так вот он я. Трофей ты свой нашел.

Ну что же голову мою морочишь!

– Умолкни смертный. Погаси свой пыл.

Не жрец я вовсе. И не умер ты.

А здесь сокрыт, чтоб душу облегчил,

От бед, обид и прочей дурноты.

– Так почему ты копия меня?

Что за загадка в этом кроется, скажи?

Ведь тайну эту от меня храня,

В ответ получишь лишь гроши.

Угрюмый образ недовольно покачнулся,

Извергнув металлический и громкий визг,

Тот до ушей вибрацией коснулся,

Перед глазами вспыхнув фейерком брызг.

Вскочил парнишка и помчался прочь,

Прячась средь обугленных стволов,

Ведь только сам себе он мог помочь,

Скрываясь средь деревьев от врагов.

Но в спину странник тот дышал,

Похожий на него, как отраженье,

И голос все зловещее звучал,

То было настоящее мученье.

– Ты вспомнить должен все, что пережил.

Простить себя и всех виновных тоже.

Чему отец всегда тебя учил,

Ведь только это здесь тебе поможет.

Но снова сук под ноги вдруг попал,

Скользнул парнишка и свалился тут же,

А голос громогласно ржал,

Затягивая в яму, да поглубже.

И вот все стихло наконец,

Настало долгожданное молчанье,

Но появился перед ним юнец,

Таким он в детстве был, само очарованье.

Акт третий

Смотрел он на себя ребенком,

И слёзы хлынули из глаз,

Молился он тогда иконкам,

За жизнь свою по-взрослому борясь.

А мальчик становился ближе,

И тоже плакал он навзрыд,

А слезы превращались в жижу,

Из детских страхов и обид.

Парнишка к мальчику прильнул,

Тот протянул свою ручонку,

И горечь разом всю сглотнул,

Вложил в ладонь его иконку.

– Ты должен их простить за все.

Обиды позабыть навеки.

И как великий Пикассо,

Смени цвета мрачных течений.

Парнишка взгляд не отрывал