Жена Палача

ДОМИНАТРИКС

Мне казалось, что наша жизнь наладилась: я родила ребенка от любимого мужчины, он рядом со мной… Только почему врачи говорят, что наш малыш умер? Почему врут мне?Боль не утихает даже через год. Мой муж все дальше от меня, а я вынуждена переживать все в себе, медленно рассыпаясь на части. Но что, если на самом деле мой ребенок жив? Что, если все это время мой муж искал его в тайне от меня и теперь тоже распластан и не может выбраться из-под плиты неподъемной ответственности? И что, если мой муж… не тот, за кого себя выдает?

ДОМИНАТРИКС

Жена Палача

Пролог. Ника

– Не могу, – реву я, умирая от разрывающей тело, нескончаемой боли. Кажется, и выдыхаю я тоже только ее. – Не могу! – выкрикиваю я отчаянно.

От моих воплей дрожит воздух.

– Давай, Ника, – строгий голос у уха, и моего влажного колена касаются теплые пальцы в латексной перчатке. – Все ты можешь. Дыши, как учили, и толкай. Давай, моя хорошая.

Я с трудом отрываю спину, к которой прилипла больничная сорочка, мокрая от пота, от спинки, и вновь тужусь, буквально слыша, как трещат мои собственные ткани, чувствуя, как еще сильнее расходятся тазовые кости.

Внезапно из меня с хлюпаньем выскальзывает что-то большое, и боль откатывается волной. Тишину родильного зала прорезает истошный плач, который больше похож на громкий кошачий писк.

На мой живот тут же кладут крохотный красный комочек, и я не могу оторвать взгляд от его светлой макушки. Наш. Не его. Я точно знаю, что наш – еще беременная почувствовала, а теперь вижу.

– Молодец, Ника, – меня гладят по плечу, а я реву, как ненормальная. От счастья реву, такого, которого никогда в жизни еще не испытывала. – Хороший, здоровый мальчишка.

– Дайте мне, – почти умоляю я, тяну к малышу руку, но меня словно оттаскивает назад.

Тело становится тяжелым, неподъемным, даже веки тяжело держать открытыми, но я прибитым взглядом смотрю на нашего сына.

– Закровила, – опять строгий голос над головой. – Унесите ребенка. Везем в операционную.

– Нет, не надо! Дайте мне его! – ору я, рыдая, ощущая кожей, как его забирают от меня, как это тепло отрывают от меня.

У меня безумно кружится голова, все вокруг плывет, но это ничего. Почему я не слышу больше его плача? Почему? Зачем нас разлучили?

Дрожу от холода, от которого стучат зубы, а мои рот и нос накрывает маска, противно пахнущая резиной. Борюсь со сном, но тяжелые веки слипаются, и я проваливаюсь в пугающую, ледяную темноту.

С трудом открываю горящие веки и тут же закашливаюсь – ужасно болит горло. Шевелю рукой и вздрагиваю от боли. Поворачиваю голову набок, вижу капельницу, воткнутую в вену. Я в большой светлой палате, лежу на широкой койке с поручнями.

Дверь открывается, и входит моя акушерка, а вместе с ней девушка в медицинской робе.

– Как ты себя чувствуешь, Ника? – спрашивает она, подойдя ко мне и проверяя капельницу.

– Где мой малыш? – спрашиваю, наткнувшись взглядом на пустую больничную колыбельку. – Почему он не со мной?

– Ника, – вздыхает она и берет меня за руку, – такое случается. Вы с мужем еще молодые, у вас будут еще дети.

– Где мой ребенок? – упрямо повторяю, мертвея изнутри. – Принесите его! Вы права не имеете мне его не показывать!

– Ника, он умер. Была патология, с которой не живут, – проговаривает, вновь смотря на капельницу ничего не выражающим взглядом.

– Какая еще патология? – ору я, приподнявшись на локтях.

Меня мутит, а комната кружится вокруг меня и дрожит

– Так бывает, Ника, – она прижимает мои руки к поверхности. – Тебе нужно лежать. Швы разойдутся.

– Плевать мне на швы, – рыдаю в голос и пытаюсь вырваться. – Дайте мне моего ребенка! Зачем вы врете?

Ее слова кажутся такой чушью. Как мог умереть от патологии ребенок, который так громко плакал? Они точно что-то перепутали.

– У нее истерика, – обернувшись, кричит девушке в дверях. – Давай успокоительное.

Девушка подходит к кровати, и они уже вместе прижимают орущую и дергающуюся меня к кровати. В кожу входит очередная игла, и я вскрикиваю. Меня словно ударили по голове чем-то тяжелым. Меня уже не держат, и я валюсь на подушку. В ушах детский отчаянный плач, а в глаз