Северный Казахстан. 1986 год

Капитан Лебедев стоял в коридоре, в последний раз перебирая в голове варианты, какие слова лучше подобрать, что уместнее будет сказать при обращении к командиру. Вопрос стоял не из приятных, увольнение в деревню почти за сорок верст раньше окончания рабочего дня. Это не было бы такой проблемой, не потеряй накануне один из караульных, – солдат одной из его рот, – свой штык-нож. Такая, казалось бы, мелочь, стоила целого замечания, из-за которого его могли теперь никуда не пустить. Да, нож нашли уже на следующее утро, и сор из избы вытаскивать никто не собирался. Но полковник все равно узнал о косяке и то ли из-за плохого настроения, то ли из-за чересчур строго отношения, но вставил он дроздов по самое не балуйся. Теперь нужно было выбрать слова, чтобы отпроситься. С одной стороны, стремновато, а с другой и причина-то уважительная – домой вернулся сослуживец, с которым они вместе воевали под Кандагаром. Было бы некрасиво, не встретиться с ним щв день приезда, особенно после того, что случилось тогда, в 81-м году.

Дверь в кабинет открылась, и из него вышел Полковник Железняк – человек высокого роста и достаточно крупного телосложения. На ходу надевая бушлат, он уже закрыл дверь, когда увидел возле окна своего капитана.

– Вы ко мне? – спросил он, бросив взгляд на лист бумаги, что держал Лебедев.

– Так точно, – ответил Лебедев, приняв строевую стойку.

Полковник выдохнул и плечи его разочарованно опустились. Поморщившись будто от сильной боли, а на деле – от сильного желания закурить, он еще раз бросил взгляд на бумагу.

– Что-то срочное?

– Так точно, – ответил Лебедев.

Полковник еще раз вздохнул и, сказав: «Заходите», вынул ключ из скважины и открыл дверь в кабинет.

Изнутри кабинет полковника Железняка выглядел скромно, если не сказать, что бедно. Время было не из легких, дивизия только передислоцировалась, а потому оборудовать нормальные рабочие места еще не успели – даже командир дивизии у себя довольствовался помимо рабочего стола и двух стульев только шкафом и одним креслом. У Железняка не было и этого, только стол, два стула, вешалка, сейф и комод.

Бросив бушлат на вешалку, полковник сел за стол и, не пододвигаясь ближе, оперся на него руками – засиживаться он не собирался.

– Что у тебя? – спросил он, перейдя на «ты». В своем кабинете он позволял себе такие обращения, знал, что его никто лишний не услышит.

– Рапорт, – ответил Лебедев, протягивая бумагу. – Прошу увольнение до конца дня.

– Это по какому такому поводу? – удивился полковник, перенимая бумагу. – Случилось чего?

– И да, и нет, – пожал плечами Лебедев. – Сослуживец с Афганистана домой вернулся, хочу встретиться с ним.

– Ну и хоти до завтра, – полковник положил рапорт на стол. – Воскресенье будет, езжай, куда хочешь.

– Не могу я до завтра ждать, товарищ полковник, – Лебедев переступил с ноги на ногу. – Тут такой личный вопрос, что до завтра никак не отложить.

Полковник начал багроветь. Его раздражало, когда кто-то ниже по должности приводил аргументы по типу «надо и все», пытаясь выудить для себя очередное увольнение или отгул.

– А не напомнить ли вам, товарищ капитан, что у вас замечание имеется по поводу вашего караульного? – полковник слегка повысил голос, перейдя на «вы».

– Я об этом помню, товарищ полковник, – спокойно ответил Лебедев. – Но увольнения все еще прошу. Товарищ полковник…

Лебедев наклонился и чуть наклонил голову, перейдя на полуголос.

– …мы вдвоем из роты выжили. Как я могу его сегодня не встретить, когда он еще целый год после моего возвращения в Афгане служил?

– Вот оно что… – полковник понимающе кивнул. – Вы вдвоем? И более никто?

– Никто. Из девяносто шести бойцов только мы вдвоем.

– Дела… – полковник взял бумагу, шариковую ручку, и поставил свою роспись, после чего убрал ее в стол. – За себя кого оставляешь?

– Старшего лейтенанта Смирнова. Уже распорядился, что осталось сделать сегодня в батальоне.

– Хорошо. В понедельник в восемь утра как штык.

– Есть, в понедельник в восемь утра как штык, – повторил Лебедев, встав смирно. – Разрешите идти?

– Идите.

– Есть!

Через левое плечо Лебеде