Конечной остановки нет

* * *

Было мне порой совсем не весело,

и нарыв души не заживал;

вывела меня из равновесия

гробовая эта тишина.

Ждёт меня давно дорога дальняя,

Родственники, видимо, не ждут.

Я как будто в зале ожидания,

в царстве засыпающих минут.

Этот зал — сплошная неудобица,

но другого места не найти,

да к тому же поезд не торопится —

заплутал, наверное, в пути.

А вокруг – лишь только ночь глубокая,

заслонили облака звезду

Я как поезд, тоже где-то около,

около того, что не найду.

Запоздало напрочь отправление,

мне теперь не обрести покой —

не спасёт оно от отравления

вязкою плацкартною тоской.

Но вагон бесшумно с места трогает,

обложной расплёскивая гул.

Я отравлен навсегда дорогою,

словно цианида глотанул.

Прошлое забылось и отброшено,

жизнь мою сам чёрт не разберёт.

Ничего тут, в общем, нет хорошего,

кроме продвижения вперёд.

* * *

Ночное бра уже погасло,

повсюду тьма,

но я не поменяю галса,

хотя шторма.

Не Крузенштерн я и не Беринг,

не Хейердал,

мне не открыть желанный берег,

я и не ждал.

Не надо верить, что всё просто,

не тот посыл.

И этот неизвестный остров

другой открыл.

Я не дорос ещё до счастья.

Сдаётся мне:

кто понаглее да рукастей,

те на коне.

* * *

Я любимых своих навсегда покидал,

не прощаясь, — так легче снести

боль потерь, и опять я лечу в никуда,

в непонятку, в неясность, в нестык.

Я не знаю, куда раз за разом свалю,

где чужое мерцанье огня.

Покидаю родню, покидаю свою

безысходность вчерашнего дня.

И пусть ветер тревоги всё время крепчал,

превращаясь в рокочущий шквал,

я броженье его своенравных начал

лучше всех на Земле понимал.

Я упрям и заносчив бывал, словно мул,

подневольный не жаловал труд.

И я в жизни своей, подражая ему,

Упирался, когда запрягут.

А печаль пусть сгорит,

как коряга, в костре,

что с того, что я не именит?

Мы меняемся все, и с годами острей

эта жажда себя изменить.

Пусть удача опять

ускользнёт, как налим,

пусть всему есть на свете черта,

но так сладостно стать

неизвестно каким,

но совсем не таким, как вчера.

* * *

Я не изведал торных троп,

и напролом я лез

в остервенение ветров,

сорвавшихся с небес.

А ночь была темней сурьмы,

морозом просквозив,

и я катил свой ком судьбы

послушно, как Сизиф.

Но я не мог умом дойти,

в свои семнадцать лет,

что не найти во тьме пути,

когда дороги нет.

САНЧАСТЬ

Вдали от всех насмешек и похвал,

в плену улыбок санитарно-женских

я от всего земного отдыхал

в оазисе внезапного блаженства.

Я забывал здесь, что такое зло,

что есть весна, что скоро будет лето,

и я парил, почти как НЛО,

над сонным миром, не узнавшим это.

Я абсолютно был тогда здоров,

но я страдал синдромом странной боли:

я был пришельцем из других миров,

всего лишь только странник, и не боле.

Пойму я это позже, не сейчас,

и это будет, кажется полезней:

ведь тот оазис с вывеской «Санчасть»

спасал меня совсем не от болезней.

Спасал он лишь от всяческих забот,

от липких будней топкого болота.

Я чувствовал, что в путь меня зовёт

бродяжий дух свободного полёта.

* * *

Не нужно искать мотивы,

начало любых начал:

мы – дети Большого взрыва,

и всех нас огонь зачал.

Никто и не знает толком,

как выжить внезапно смог

в кромешной ядерной топке

зелёный живой росток.

И я, непрямой потомок

того живого ростка.

не выношу потёмок,

но мало света пока.

.

* * *

Неба туга чалма,

месяц – ночной пастух.

Красной звезды алмаз

словно кровью набух.

Это совсем не сон.

В толк никак не возьму:

вроде, пророчит он

гибельную войну,

где уступить врагу

проще, чем победить.

Жаль мне, что не могу

это предотвратить.

Видно, пришла пора

точку поставить здесь:

чёрного зла дыра

мир наш проглотит весь.

* * *

Яркий сноп электрических гроз

над троллейбусом вспыхнет дугой.

Он – последний. И снова — мороз,

снова ветер с колючей крупой.

Никого — ни людей, ни машин,

погружается