Убийство в Сане

Понедельник. Обычная посольская планёрка. Начальство нарезает задачи.

– Александр Владимирович, прошу вас лично заняться обращением Гайворонского!

Александр Владимирович Фомин – это я. Третий секретарь Российского посольства в Йемене. Молча киваю, записывая несколько слов в ежедневник. Перед планёркой успел посмотреть обращение.

«Гайворонский Семён Исаакович, врач, работает в частном госпитале в Сане. Просит МИД оказать содействие и помощь в расследовании убийства жены». По большому счёту, это работа сотрудников консульского отдела, а не дипсостава, но, как говорится, начальству видней, а спорить с ним бесполезно. Видимо, был звонок сверху. Попросили, и вот…

Почему я? Здесь тоже вопросов нет. А кто ещё? Мажоры из столицы? Так они под это не заточены. Тут работать надо. Ножками, ножками. Ну и головой, понятно. Это вам не по протоколам ходить, бокалы поднимать. Впрочем, не в первый раз. У меня тут за три года работы репутация сложилась – специалиста как раз по таким делам. Я их называю ребусами. Это ещё так себе, ничего. А бывает, что не подступишься. И Женевская конвенция вопрос никак не регулирует, и инструкции молчат, а дело делать надо. Вот и приходится изворачиваться между постулатами международного права, законов страны пребывания, племенных обычаев, местных нравов и простых человеческих отношений: симпатий, антипатий, пристрастий, слабостей и грехов человеческих. Жизнь, она такая. Её в конвенции да инструкции не запихаешь. А у начальства свой резон. Будет просьба уважаемого человека выполнена – зачёт. А ошибись ты, преступи невидимую черту, отправят быстренько на родину – и все дела. Не жалко. Сам виноват. Не оправдал высокого доверия. А «карьерные», из «дипломатических династий» продолжат служить строго по инструкциям. Будьте уверены, дослужатся до небывалых высот к гордости своих заслуженных отцов. Ладно. Это я так. Размышления провинциала. Пора заняться делом.

Елена

В конце мая в Йемене уже жара, но столица Сана расположена на горном плато, на высоте примерно двух тысяч метров, поэтому первую половину дня вполне терпимо. Если днём жар с небес, да ещё и отражённый от пышущей раскалённой земли, делает людей Севера вялыми и бесчувственными, то сладостная прохлада вечера и особенно утра меняет всё. Тогда вдруг ощущаешь прилив сил, необычайную энергию и потребность сделать что-нибудь в высшей степени хорошее. Но мне, уроженцу солнечной Хосты, жара лучше, чем холод. Хорошо, конечно, сидеть под кондиционером в посольстве, но третьего секретаря ноги кормят.

Созвонился с врачом Гайворонским, договорились о встрече. Семён Исаакович предложил приехать к нему. По голосу чувствовалось, что мужик в раздрае. Смерть любимой женщины. Его можно понять.

– Я сегодня дома после ночного дежурства в госпитале. Не могли бы вы приехать ко мне? – как-то виновато, по-интеллигентски начал он. Я согласился, тем более, что жил он в коттедже на территории госпиталя. От посольства это недалеко.

Дверь открыл мужчина лет шестидесяти. Высокий, худощавый, волосы с проседью, бородка, очки. Очень похож на Чехова, тот, который Антон Павлович, тоже, кстати, врач.

– Проходите, прошу вас. Чаю или, может быть, чего-нибудь прохладного?

– Да, спасибо, – поблагодарил я, – если можно, воды, холодной.

Пока Семён Исаакович копошился в холодильнике, я осмотрелся. На журнальном столике в гостиной стояла большая фотография молодой красивой женщины. Через угол портрета проходила чёрная траурная лента.

– Это моя Леночка, – услышал я за спиной дрожащий голос Семёна Исааковича. Старик стоял со стаканом воды. Руки его тряслись, из глаз катились слёзы, некоторые из них падали прямо в стакан. Я взял принесённую мне воду и помог врачу сесть на диван. – Она была моей студенткой. Ей двадцать четыре, мне пятьдесят. Все говорили, что разница большая, но я этого не чувствовал. Понимаете, как будто открылось второе дыхание. До неё – всё в работе, в науке. Книжный червь, хотя и практиковал много, оперировал. Сочетал, так сказать, науку и практику. А с ней началась другая жизнь. Интересная, насыщенная. Поездки, походы, встречи, спорт. Я чувствовал се