Сожженная рукопись

Владимир Иванович Кочев

Книга В.И. Кочева «Сожженная рукопись» открывает для читателя, наверное, самые страшные страницы российской истории. Гражданская война, раскулачивание, голод, репрессии, Великая Отечественная война… В центре повествования находится история нескольких крестьянских семей – одни остались в разоренной сталинской коллективизацией деревне, другие, пережившие трагедию выселения и ссылок, пополнили ряды рабочего класса. Несколько семейных линий объединены образами автора, который рассказывает о том, что он сам пережил, от первого лица и его дяди Андрея – человека необыкновенной, яркой и трагической судьбы.Размышляя о характере русского народа и о том, почему народ, расколотый коллективизацией и репрессиями, в годы войны, как один поднялся против общего врага, автор приходит к выводу, что это произошло вопреки воле Сталина. Это и есть мудрость народа и страстная любовь к родной земле, и чувство чести и долга, и многое другое.Содержит нецензурную брань.

Владимир Кочев

Сожженная рукопись

Посвящается жертвам политических репрессий

Тому, кто сидел за колючкой,

В войну воевал штрафником,

Потомкам – и внукам, и внучкам,

Чтоб помнили люди о том.

Мемориальный комплекс жертв политических репрессий 30–50-х гг. хх в., г. Екатеринбург, 12-й км Московского тракта. Здесь расстреляны и захоронены 18 474 чел.

От автора

Сорок пятый год, война позади, но раны её кровоточат. Из семерых мужчин нашей близкой родни не участвовал в ней лишь дядя Егор. Впрочем, он отвоевал своё, получив ранение ещё в финской войне. А вернулся с войны лишь один дядя Андрей. Он приезжал к нам на лечение в окружной госпиталь. Ходил, как многие фронтовики, в форме, опираясь на тросточку. Я был подростком, война не успела нас опалить, но мы дышали её дымом. Она, как ненасытный людоед, выхватывала свои жертвы, взамен выплёвывая «похоронки». Гибли знакомые, родные, погиб и мой отец.

Помню предвоенные годы. Уверенные военные щеголяли с юбилейными медалями «20 лет РККА». Началась война, они, как мышки, сновали у штаба округа.

А в кинотеатре по-прежнему крутили «Сердца четырёх». За десять копеек возвращалось мирное время. Кончался сеанс, и время военное застывало, как тот грязный снег на асфальте. Становилось ещё тяжелее. Наступил и самый тяжёлый – сорок второй. Но вот словно рассвело, и не от манящего запаха американской колбасы в красивых банках, не от сводок Совинформбюро и всесокрушающего голоса Левитана, нет. В городе появились военные с костылями и культями, обожжёнными лицами, но с орденами и в погонах. Это были не те смирные и побитые инвалиды начала войны, продававшие на базаре махорку. Как алиби, кто-то из них прицеплял прямо на бушлат бронзовую медаль за оборону города, который сдали. Нет, эти бойцы из другой породы. Это те, кто заставил врага отходить. Это те из немногих, что выжили, получив ордена и ранения. До войны это был в основном гражданский народ – из деревни, из города, из ссылки, из заключения.

Сейчас они вышли из драки, злые и грубые, но добрые к нам – пацанам. Да, так было, но всё позади, время сдвинулось, повернулось.

Не дыша, я ходил с дядькой, как адъютант, он был мой Бог. Ордена и медали приятно позванивали, как серебряные колокольчики. Гимнастёрку оттягивал и высший солдатский орден Славы. Но главный был для меня даже не орден – знак «Отличный разведчик».

Знал я лихую биографию дяди Андрея. Тридцатый год, коллективизация, семья репрессирована. Онька – беспризорник, воровская компания, детская колония, специальность. Затем работа, преследование НКВД за брата-«врага народа», побег и снова колония. Началась война, фронт – штрафбат, разведка, бои, ранение.

Каждый его приезд к нам был праздником. От соседей приносили гитару, дядька наигрывал, уныния как не бывало. А дела его, однако, были плохи, ранение, туберкулёз легких. Я был прост, считал и его таким же. Значимость человека определял по количеству орденов на груди. Да оказалось всё сложнее: я не знал этого человека. На глаза мне попалась его тетрадь, толстая, в потёртом переплёте, исписанная плотным аккуратным почерком. Там была судьба-откров