Вечер у Клэр. Ночные дороги

Гайто Газданов

Эксклюзив: Русская классика

В двадцать шесть лет, когда воспоминания о суровых годах Гражданской войны еще были ярки в памяти, а жизнь эмигранта во Франции неустроена, Гайто Газданов написал роман «Вечер у Клэр», возвращая к жизни ушедший мир своей юности.

Николаю было шестнадцать, когда он встал на сторону белых в Гражданской войне и в итоге был вынужден бежать из страны. После скитаний он оказывается в Париже, где встречает очаровательную француженку Клэр, в которую влюбился еще в 1917 году в дореволюционном Санкт-Петербурге. Каждый вечер Коля навещает Клэр, надеясь на ответные чувства, и каждый разговор становится поводом для воспоминаний о детстве, отце и матери, друзьях, утраченной родине и Гражданской войне.

«Ночные дороги», как и «Вечер у Клэр», роман в значительной мере автобиографический.

Русский эмигрант, работая по ночам шофером такси, ездит по ночным бульварам и самым глухим улочкам Парижа 30-х годов, где «стелется вековая, безвыходная нищета». Одновременно свидетель, участник и рассказчик, он рисует сложный и противоречивый образ изнанки города, населенной падшими дворянами, философами-алкоголиками, сумасшедшими и куртизанками.

Гайто Газданов

Вечер у Клэр. Ночные дороги

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой.

    А. С. Пушкин

Серия «Эксклюзив: Русская классика»

Издано при поддержке Общества друзей Гайто Газданова

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Вечер у Клэр

Клэр была больна; я просиживал у нее целые вечера и, уходя, всякий раз неизменно опаздывал к последнему поезду метрополитена и шел потом пешком с улицы Raynouard на площадь St. Michel, возле которой я жил. Я проходил мимо конюшен Еcole Militaire[1 - Военное училище (фр.).]; оттуда слышался звон цепей, на которых были привязаны лошади, и густой конский запах, столь необычный для Парижа; потом я шагал по длинной и узкой улице Babylone, и в конце этой улицы в витрине фотографии, в неверном свете далеких фонарей, на меня глядело лицо знаменитого писателя, все составленное из наклонных плоскостей; всезнающие глаза под роговыми европейскими очками провожали меня полквартала – до тех пор, пока я не пересекал черную сверкающую полосу бульвара Raspail. Я добирался, наконец, до своей гостиницы. Деловитые старухи в лохмотьях обгоняли меня, перебирая слабыми ногами; над Сеной горели, утопая в темноте, многочисленные огни, и когда я глядел на них с моста, мне начинало казаться, что я стою над гаванью и что море покрыто иностранными кораблями, на которых зажжены фонари. Оглянувшись на Сену в последний раз, я поднимался к себе в комнату и ложился спать и тотчас погружался в глубокий мрак; в нем шевелились какие-то дрожащие тела, иногда не успевающие воплотиться в привычные для моего глаза образы и так и пропадающие, не воплотившись; и я во сне жалел об их исчезновении, сочувствовал их воображаемой, непонятной печали и жил и засыпал в том неизъяснимом состоянии, которого никогда не узнаю наяву. Это должно было бы огорчать меня; но утром я забывал о том, что видел во сне, и последним воспоминанием вчерашнего дня было воспоминание о том, что я опять опоздал на поезд. Вечером я снова отправлялся к Клэр. Муж ее несколько месяцев тому назад уехал на Цейлон, мы были с ней одни; и только горничная, приносящая чай и печенье на деревянном подносе с изображением худенького китайца, нарисованного тонкими линиями, женщина лет сорока пяти, носившая пенсне и потому не похожая на служанку и раз навсегда о чем-то задумавшаяся – она все забывала то щипцы для сахара, то сахарницу, то блюдечко или ложку, – только горничная прерывала наше пребывание вдвоем, входя и спрашивая, не нужно ли чего-нибудь madame. И Клэр, которая почему-то была уверена, что горничная будет обижена, если ее ни о чем не попросят, говорила: да, принесите, пожалуйста, граммофон с пластинками из кабинета monsieur, – хотя граммофон вовсе не был нужен, и, когда горничная уходила, он оставался на том месте, куда она его поставила, и Клэр сейчас же забывала о нем. Горничная приходила и уходила раз пять за вечер; и когда я как-то сказал Клэр, что ее горн