Треугольник. История, семиотика, литература

Оксана Владимировна Тимашева

Книга представляет собой собрание статей по истории, лингвистике и литературе, касающихся смежных дисциплин – филологии, семиотики и риторики. Одна часть книги посвящена извечному русскому вопросу о Наполеоне и войне 1812 года. В другой рассматривается фигура французского лингвиста Ролана Барта. В третьей речь идет о нескучных современных писателях – Джулиане Барнсе и Амели Нотомб. Паскале Киньяре н Милане Кундере. Эммануэле Каррере и Эдуарде Лимонове. Всё специальное в этой книге представлено как простое в постижении, живое и актуальное. Предназначена для широкого круга читателей.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Оксана Владимировна Тимашева

Треугольник. История, семиотика, литература

© Тимашева О. В., 2022

© «Пробел-2000», 2022

Насмешливый, острый треугольник бровей…

– А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней – нет, революции – бесконечны. Последняя – это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо – чтобы дети спокойно спали по ночам…

    Е. И. Замятин. «Мы»

Великая французская революция идей

Жил-был антиквар Василий Андреевич Верещагин – однофамилец знаменитого батального живописца и – как оказалось – прилежного историка Верещагина Василия Васильевича, чей труд «Наполеон I в России. 1812» не раз цитируется на страницах этой книги. Почему он мне вдруг вспомнился? В 1914 году антиквар Верещагин издал толстый том своих статей под названием «Памяти прошлого». Там была заметка «Старый шкапик», посвященная комоду, который принадлежал Наполеону в его ссылке на острове Святой Елены. А доставил этот «шкапик» в Россию, уже после смерти владельца, некий русский офицер, который входил в состав особого международного корпуса надзирателей за Наполеоном. В этой заметке написано, что оный русский офицер «всегда с почтением относился к императору». Вот тут я несколько запнулся. Загадкой для меня стало это почтение. Ведь Бонапарт, как ни крути, никакой не император, а узурпатор трона – так его называло русское общество, если следовать «Войне и миру» Льва Толстого. И уж тем более это должен был понимать русский дворянин, воспитанный в исконном почтении к законной – наследственной, укорененной – монаршей власти. А еще более удивительным мне показалось это «почтение к императору» со стороны русского офицера: ведь перед ним был поверженный агрессор и оккупант. Благородный человек и офицер, разумеется, не станет измываться над побежденным врагом, он проявит к нему милосердие, да; но – почтение?

Еще более удивительным для меня стало открытие поистине братской – на монаршем опять же уровне – любви русского императора Александра I к перекрасившемуся республиканцу, узурпатору Бонапарту (о чем, кстати, подробно рассказывается в огромном трехтомном романе-хронике «Государи-братья» Евгения Васильева и Виктора Смоктия).

Ничем иным, кроме как нестерпимостью тысячелетнего феодального застоя, я не могу объяснить всеевропейский восторг перед Наполеоном – повторяю, агрессором и завоевателем. Открытые Наполеоном шлюзы рационального жизнеустройства, национальной идеи и социальной мобильности не могли не затопить если не всю тогдашнюю ойкумену, то уж Старый Свет наверняка. Если даже русский царь был очарован обаянием перемен – что говорить о людях, голову которых не стискивала корона предков! Наполеон был бессознательным России и остальной Европы, ее бушующим социальным и философским «Id», перед которым отступало житейское «Ego» и даже «Super-Ego» легитимизма.

Наполеон, очевидно, необъясним без Революции, а Революция – без Просвещения, как необъяснимы романтизм и французская философия и новейшая литература Франции – без Наполеона.

Вот об этом, как мне кажется, трехчастная книга моего давнего, уже полувекового друга Оксаны Владимировны Тимашевой: образ Наполеона, семиотика Барта, современная литература.

Конечно, это мои дилетантские рассуждения. Чистейший импрессионизм. Тоже, кстати, французское изобретение.

Собственно говоря, всё, что я знаю про Францию, – я знаю из русских переводов и здешних артефактов. Дидро, Руссо, речи Робе