«В поздний час затихает округа…»

В поздний час затихает округа

От вседневных шумливых забот,

Только речка по знобкому лугу

Торопливо наощупь течёт.

Тропы ночи просты, не лукавы.

То и дело в пути невпопад

Потемневшие в сумерках травы

Пробуждаются звоном цикад.

Там, где просека – леса прореха

Выбегает к опушке на край,

Отзывается гулкое эхо

На собачий рассерженный лай.

У дорог за кривым мелколесьем

Штабелями темнеют дрова.

Под гармонь неумелая песня

Поникает, начавшись едва.

Помнишь, как это было, далёко —

Через чащу к селу напрямик

На рокочущий звук зернотока

Выходил заплутавший грибник?

А теперь обветшалые сваи

Еле держат тот шиферный свод,

Да и песня чужая, другая

Завлекает девчат в хоровод.

Всё, как водится, переменилось.

В дождевой непросохшей грязи

Золотая осенняя гнилость

Под ногами внезапно скользит.

От смартфонов твоих мало проку!

Как о космосе ты ни гутарь,

Надо брать по старинке в дорогу

Керосиновый ветхий фонарь.

«В чулане пахнет керосином…»

В чулане пахнет керосином,

На стёклах влажные мазки.

Такая ветхая Россия

Стоит, всем бедам вопреки.

К чему играть с собою в прятки?

Я здесь бывал, я с ней знаком.

Пылится колесо от прялки

За трёхпудовым сундуком.

Свисают валенки и сети,

И веники – на целый полк,

И твёрже всех основ на свете

Слегка просевший серый пол.

Здесь полки все – в табачных крошках

(Поди, от крыс налёт махры!)

На бурых дедовых гармошках —

Следы отчаянной игры.

Из кипы жёлтых «Крокодилов»

(Стряхни с журналов жухлый сор) —

Какая блажь не выходила

На суд народа и позор!

Здесь всё прочтеньем узнаётся:

Стояла Русь, не меркла, врёшь!

И было, было производство,

Поверишь! – не одних галош!

Здесь столько скоб, что даже странно,

Гвоздей, подковок, ё-моё!

Покажется засохшей раной

За дверцей тумбочки тряпьё.

Ты как хирург, опальный медик,

Вдруг извлечёшь из раны вон

Обложки старых «Арифметик»

И «Логик» Сталинских времён.

Найдутся перья, промокашки,

И пупсик, свеж и толстощёк.

А у окошка – неваляшки

Бледнеет выцветший бочок.

Так значит, в доме жили дети,

Прилежные ученики,

И все дома пустые эти

Не столь от жизни далеки.

Подумаешь: она вернётся,

С задорной ясностью в лице,

И звякнут вёдра у колодца,

И ворот отмотает цепь.

И даст испить тебе водицы,

Какой давно ты не пивал,

И песней русской насладиться,

Какой давно ты не певал.

Вот этот серп, вот эта тяпка,

Всему свой срок и свой черёд —

Глядишь, придёт за ними бабка,

И скажет: «Ну-ка, в огород!»

А выйдешь на крыльцо, на воздух,

На золотой вечерний свет,

Покажется – в далёких звёздах

Тебе подмигивает дед.

О, сколько мест, где жили-были,

Делили вместе хлеб и кров,

Где пахнет Родиной и пылью

Давно неведомых домов.

Поэту

Поэт, из тектонических веков

Стремящийся строке добавить ровность,

Всмотрись в себя! Твой жребий не таков,

Чтоб расточать как донор малокровность.

Язык стиха, не острый, а тупой —

Давно не глас небесного воленья.

Ни пламенным трибуном над толпой

Не разожжёшь народного волненья,

Ни классиком в учебник не войдёшь,

Склонившись под цветочные гирлянды.

Вокруг тебя – сомнения и ложь,

И ты, поэт, – один из этой банды.

Пойми, коль сам не понял до сих пор:

Ты не пророк, и ты не проповедник.

Увидишь в уголках у жизни сор —

Бери совок, бери суровый веник.

Мети тот сор, дыши его гнильцой,

Пока не станет радостней и чище.

И не ропщи, коль труд унылый твой

Пинком отбросит грязный сапожище.

Гогочущих и наглых посреди

Не нужно прописных моралей басен —

Бесстыжего без гнева устыди

Всего лишь тем, что светел слог и ясен.

Не жди наград. Пиши не для себя,

Пиши не для народа, не для Бога,

Не потому, что графомань – судьба,

И кроме рифмы в жизни нет итога.

Пиши затем, что в тайной глубине

Тобою сохраняемого слова

Вся эта жизнь вмещается вполне,

И жизни нет пристанища иного.

«Пойми, ты обычный парень…»

Пойми, ты обычный парень,

Не с хаером звероящер.

Ты в модну