Мой странный дар

Эту книгу стихов я посвящаю Галине Сергеевне Гампер, замечательной поэтессе и моей первой учительнице по изящной словесности.

Благодарности

В то время я верил в своё поэтическое предназначение. И даже, в немалой степени, в то, что поэзия – проявление божественного откровения. Я ощущал себя эдаким беспечным странником, который тенью проходит мимо людских страстей. Это было классное время! Я действительно верил в то, о чём писал. Справедливости ради надо сказать, что от того, прежнего Я – практически ничего не осталось. Изменилось и моё отношение к поэзии, и к богу, и к жизни в целом. Это ни хорошо, и ни плохо. Но, составляя этот сборник, я вновь пережил то время. Вы только представьте: я ведь не просто перечитывал старые стихи, но я ведь вспоминал при каких обстоятельствах, в каких местах и при какой погоде они были написаны. Друзья! Вспоминайте прошлое не как положительный или отрицательный опыт, но с благодарностью за каждое прожитое мгновение!

Семинару Г. С. Гампер

Не помню день, когда я выпал из гнезда,

оставив там лишь дух моих немых присутствий.

Я шёл вприпрыжку, наподобие дрозда,

и зёрна истины искал в гнилом искусстве.

Я нелюдим, мне так далёк богемный зов.

Я слышу эхо кулуарных заседаний,

и звонкий щебет вновь родившихся птенцов,

ловящих жёлтым клювом крохи от изданий,

что приютили их цветные голоса

среди кроссвордов, желтизны и прочей дряни.

Поэту ближе та, лесная полоса,

чем эта, чёрная, с политикой на грани.

Уж если душу по дешёвке продавать,

то лучше дьяволу, чем этим борзописцам.

Газеты – это слишком быстрые дрова,

вот книги – да, то с плотью, с жилами страницы, —

такой костёр зажарить можно, что в аду

все позавидуют! А мы же – хороводом

пойдём вокруг в шаманском трансе и бреду,

держась за крылья, словно ангелы свободы.

А может – просто я завидую всем тем

крылатым судьбам, окольцованным печатью?

Нашедшим тело для своих бесплотных тем,

что в магазинный ряд протиснулись плечами?

Да, это зависть. Стрёмный щебет по кустам.

Тоска безвестных слов, промокших, бесприютных.

И вспомнил я – ведь я не выпал из гнезда,

я улетел, забыв дом под крылом уютным.

Весенний дождь

Ну наконец то – так привычная мне серость!

Я так устал уже от этой белизны.

Зима в разгульности своей не знает меры,

мрачны её урбанистические сны.

Весенний дождь – ты снился мне: в аду, в утробе…

Я узнавал чреду твоих метаморфоз:

твоё молчание в чернеющем сугробе,

и шума крыш метафизический наркоз.

Ты шёл со мной по детству хлюпающим шагом

с грибной корзиной полной, рядом, как отец,

слезой читателя над сталинским ГУЛАГом,

грозы Перуновой колдун и верный жрец.

Здесь, у окна, у алтаря твоей молитвы,

домашних кактусов цветёт иконостас.

Я выпадаю из привычных алгоритмов

и погружаюсь в анархический экстаз:

не нужно лгать, стремиться, принимать решений, —

жизнь без потребности – её ленивый вид.

Перед глазами зонт маячит искушеньем,

своим желаньем дерзостным богов гневит.

Но – что нам боги, коль повеяло свободой?

Её озоновый дурманит концентрат.

Теперь нам боги не указ, ишь – взяли моду! —

растить средь кактусов немой электорат,

и удобрять нас плодородным словом «завтра»,

в закат вонзая эхинопсиса иглу.

И вот уже строчит судьбу незримый автор

дождливым почерком по серому стеклу.

Ещё совсем сыры несмелые находки,

но – мы в них верим, слаженность их очень льстит.

Торчим из окон – кактусы и подбородки,

своей небритостью встречая мерный стих,

карнизный, мокрый, давший жизнь зелёной луже,

моим стремлениям тщеславным и сухим,

такой безвременный и никому не нужный,

немой свидетель заоконных пантомим.

И, уколовшись этой мыслью ядовитой,

почти аллергик к романтическим мечтам,

из посевных озимых зёрен алфавита

я прорастаю морфологией к стихам.

Тянусь к дождю тугими новыми ветвями

сквозь недра апокалиптической зимы,

из всех могил, из всех смертей зарытых в яме,

к зачаткам хрупкой, беззащитной новизны.

Не для того, чтобы сверкать изящным словом

на языках всеядных сборн