ПОЭЗИЯ ЛЕТИТ КЛИНОМ

(Век ХХ. Серебряный.)

*

Мне кажется,

что я уже не чел.

В моей пещере появляются рисунки —

зачем тут звёзды,

жёлтый лунный глаз,

когда жена стоит

у голубых костров кухонной плитки

и дразнит ножкой,

крылышком,

пупком?

Так знай жена,

я под высоким каблуком какой-то… Музы —

вот так штука!

Не хуже бабы тянет в спальню

стих слагать,

взять ритм

и стиль,

и с ней летать

из нашего, Серебряного,

в тот, Золотой,

на курьих ножках век…

И даже дальше —

к Ломоносову в тюрягу,

к Сафо на остров,

и может быть ещё…

Чем не машина времени?

И отлетают эти «за». —

Чем

так сидеть,

я нанимаюсь человеком…

Конечно же, к богам! —

Музыка оттуда.

Она – банкир.

Радушная хозяйка тех

небесных банков,

где можно взять на хлеб.

И маслицем помазать,

если хлеб тот будет.

…Я вновь беру

на дорогой билет

на «колесо большого обозренья»:

вот лес,

речушка,

дачные строенья —

красивые стремленья

мёртвых городов…

Хожу по ниточкам —

натянутым туда,

таскаю кирпичи отсюда…

Поэзия страхует каждый шаг,

так удивительно страхует,

что кажется,

что ты не человек уже…

Но перстень на руке у Бога!..

Гляжусь в стихи…

И погибаю, как Нарцисс…

Но следует очнуться!

Ребята, следует очнуться,

дать сердцу бой —

естественный, пещерный…

Довольно вылетов, довольно,

механик ждёт расстрелянные крылья штопать…

Планета смертников активна в этот век.

Давайте будем спать,

как бабушки,

как дедушки,

как дети…

**

Мне кажется,

что я уже не чел.

Вот и сейчас

мой язычок прикушен.

Здесь Муза говорит,

точнее шепчет,

как стихи слагать,

как говорить с луной,

и с этой, и вот с этой,

и с этой вот

далёкою звездой…

(Одни стихи на языке,

как будто только водка в магазине,

и нету кильки

северных морей…)

В воде – я знаю —

судорога сводит,

и эту дрянь булавкой колят,

чтоб стало больно,

чтоб с болью стать сильней.

А мне как быть?

В поэзии – чем уколоться?

Вот судорога свела —

не просто ногу, —

всю жизнь мою,

и как мне стать сильней?

Поэзия не так проста,

как холод и вода.

Поэзия звучит как дом,

который не отпустит.

Поэзию не переубедить.

Там не взлетает самолёт,

там гром гремит,

а дождик всё не капает,

там сталь течёт,

глазами ищет желобки,

там турманы молчат,

два голубка,

подброшенные в небо с разных чердаков.

Давайте их на суп определим,

проклятых молчунов.

Давайте пальчики порежем,

как станем потрошить поэзию.

Вот так – чтоб до кости —

здесь действие и боль —

порезаться!

Но – чем?

Созвучным лезвием? – я режу… нет!

Я только брею пятидневные щетины —

и я порезаться боюсь…

Поэзия – Полинезия.

(Глухой номер.)

Поэзия – пол-кило взвесила.

(Только собаки могут это есть.)

Поэзия – конница,

шесть дробинок жалости,

розовый Покой или Покой розы.

(Хм… что-то в этом есть!)

(А ну-ка,

ещё раз!)

Поэзия – бельё на верёвке,

маска для Жака Планта,

поэзия – набережная,

поэзия большого окна

в кабинете авиаконструктора.

Я больше всего перед птицами виноват…

Но крылья не мстят —

о крыльях мечтают!

(…Ты небесный орёл,

ты похитила меня навсегда.

Ты сказала всему: он нужен мне, он нужен мне, —

и никто мне столько еды не приносит,

никто!

Вчера была метель —

холодное острое блюдо —

но я глотал и шептал: она нужна мне,

она нужна мне…)

Поэзия пульсирует,

поэзия пульсирует.

Поэзия натягивает чулок

на свою очаровательную ножку.

Поэзия – галька.

Поэзия – Олеся.

Поэзия…

Сама Поэзия и есть…

Клин клином вышибают

и в этом есть резон —

поэзией порезаться,

чтоб судорога прошла,

чтоб наконец приблизиться к жене

у голубых костров с моей куриной ножкой…

НА КУХНЕ

А солнце

не знает

что я делаю —

упёрлось

в одну точку —

не может левее дать

где окно

как тёплые мышки

бегают лучики

ищут любую дырочку

чтобы нырнуть

и увидеть

как у меня там – с темнотой?

плачут тёплые мышки

бегая по аккура