В Серафимов день

В Серафимов день всё бело,

Ветер северный и метель,

И натопленное тепло

Ускользало в худую дверь.

И на стёклах не таял лёд.

При молитве струился пар.

Под белёный церковный свод

Серафиму летел тропарь.

На подсвечнике у икон

От огарков курился дым,

На иконке изображён

Добрый батюшка Серафим.

Деревенский нехитрый стиль.

На осыпавшейся доске:

Ряска, крестик, епитрахиль,

Нитка лестовки на руке.

И тревожный, кроткий взгляд,

И внимающий, и усталый,

Уж без малого век назад

Кто-то праведный написал.

Помяни же, Господь, того,

Кто икону сию написал,

Кто вложил в образок любовь,

Помяни, имя знаешь сам.

В Серафимов день бело,

Ветер северный, снегопад,

Избы, дремлющее село,

Церковь, холод, огни лампад.

«Метут метели, Великий пост…»

Метут метели, Великий пост,

Я прозябаю в местах глухих.

Читаю книгу в обложке толстой.

Сопоставляю свои грехи.

Читаю древние словеса

О том, как жил на земле Христос.

Он делал дивные чудеса,

Тяжелый крест на Голгофу нёс.

Ко мне забрел захмелевший друг.

Он мне сказал, что Иса – Пророк,

Он крепко жал мне рукою руку,

Он говорил, что Христос – не Бог.

Он говорил: «Почитай Коран

И мою веру потом прими…».

И наливал алкоголь в стакан,

И сигаретой в лицо дымил.

Он сквернословил и говорил,

Что он запутался, он кричал,

Что в жизни многое натворил,

Что он мой друг и по мне скучал.

Что изменился я, постарел

И стал какой-то совсем другой.

Я улыбаясь в глаза смотрел:

– Что же, стареем, друг дорогой.

– Тебе идет эта борода,

Ты в церковь ходишь еще сейчас?

И как ты молишься? И когда?

Вот я молился на дню пять раз! —

Меня похлопал он по плечу.

– Молитв много, – ответил я. —

Молюсь же Богу когда хочу

О близких людях и о друзьях…

Благовещение

На фреске старинного храма

Виднеется чудный сюжет:

Явился пред Девой Архангел

В одеждах небесного цвета.

Прозрачная ясная фреска

Открыта дождям и ветрам

В распахнутом деревенском

Пустынном, покинутом храме.

За толстыми сильными стенами,

Над крышей церковной худой

Расцвечено небо весеннее

Лазурью и бирюзой.

Одежды Архангела вторят

Весенним небесным цветам,

Порхают чешуйкой лазоревой,

В раскрытую дверь улетают.

Давно живописца безвестного

Талантливой ловкой рукой

Воздушными светлыми фресками

Расписан был храм приходской.

Прошли прихожан поколения

И сонмы молящихся глаз,

А в темное время забвения

Ту фреску известкой замазали.

Но сквозь пелену известковую

Святой проступал силуэт,

И вновь на простенке церковном

Виднелся библейский сюжет.

Черты, невесомые линии,

Изломы на складках одежд.

Марии покров цвета синего,

Весенне-небесного, нежного.

И известью больше не мазали,

Не стало потребности в том,

Но стены покрылись те язвами —

Краснеющим в них кирпичом.

Со свода Архангелы пали,

Рассыпались в белый песок,

А те, что на стенах остались,

Заплакали мутной слезой.

Сквозняк иссушил эти слёзы

И выветрил стен полотно.

Он стер и сюжеты, и позы,

Но, знать, позабыл об одном.

В простенке, где окна на север,

Под клочьями старых белил

Исполнена кротости Дева

И явившийся ей Гавриил.

На фреске, известкой залитой,

Мария шерсть-пряжу сучит,

Играют апрельские блики,

Скользят по одеждам лучи.

И слышится, будто у купола,

Крутясь, веретенце гудит,

Но что это? – ниточка лопнула,

И прочь паутинкой летит.

Благовещенское

Слышно: под сводом церковным

На полукруглом окне

Голубь воркует любовно

О наступившей весне.

О Благовещенье, верно,

В свете апрельской зари,

Непреходящем, нетленном,

Сизый, ещё говорит.

Греется божия птица

На вековых кирпичах,

Радужно шейка искрится

В теплых рассветных лучах.

И с любопытством взирает

Вниз. Его слушаю я.

Может быть, он излагает

Истинный смысл бытия?

Бог с тобой, божия птица,

Радуйся жизни, живи!

Ах, вот бы мне научиться

Этой безгрешной любви…

«День суматошный завершается…»

День суматошный завершается,

На