Вместо предисловия

Я не люблю говорить о себе, особенно в третьем лице (ибо таковым, по сути, является предисловие к любой книге.)

История этой «Книги поэм» такова: за почти 60 лет моей поэтической одержимости, кроме кучи стихов я написал около 30 поэм. В эту вошло менее 20, не попавший сюда десяток еще ждет своей очереди. Как скоро они будут опубликованы зависит во многом от реакции читателей на эти двадцать. Помимо этой книги, я публикую еще пять: «Путинизада», «Эпоха Позора», «Эпоха Любви», «Эпоха Надежды», «Моя Иудаика». В них попали избранные мною стихи из предыдущих изданий и Антологий, и новые, написанные сравнительно недавно: их тоже немало.

Большое спасибо Ridero: в том формате, который я избрал, процесс публикации стал намного проще и дешевле. Все они выйдут почти одновременно. Как сказано у классика, книги не горят (хотя их периодически, как это было когда-то с моими в КГБ, обливают спиртом и сжигают). Слава Богу, мне удалось спасти черновики, и вовремя развестись с моей второй женой, – день, который я отмечаю бокалом вина и сегодня.

Лев Мак

Ручей

1.

К любым дверям подходят два ключа.

Порой открыть труднее, чем взломать.

Лечить куда сложнее, чем калечить…

Так ненависть любви противоречит

В любом деяньи. Бедный человек —

Его судьбу планирует машина,

Чей принцип – экономное решенье.

Бессмертие – технически возможно.

На месте встречи прошлого с грядущим

Заложен грандиозный колумбарий,

Роскошная постройка, чье значенье

Есть символ пониманья общей цели,

Основа долгосрочных обязательств

Высоких объяснившихся сторон…

Кто научил машину ненавидеть?

2.

Припоминая стойкость иудеев,

С Рождественской звездою на спине

Из гетто в гетто бродят христиане.

И я с одним из них скитался мимо

Стеклянных мегаполисов вдоль мертвых

Исчерна-желтых рек, пересекая

Заросшие бессмертником долины,

И год назад набрел на это место.

Меж двух холмов, как бы меж двух колен,

Бесстыдно в небо задранных, зияла

В земле ужасная дыра, откуда

Свистел, вздуваясь, ледяной туман.

И крикнул спутник мой, взмахнув рукою:

Пред нами ад, инферно, преисподня!

3.

В его словах был ужас.

Я смеялся:

Что может удивить тебя, скитальца,

Перелиставшего бестселлер страха,

При жизни призывающего смерть?…

Мы подошли к провалу. Здесь был слышен

Невидимый, но странно близкий голос

И плеск, как будто женщина стирала,

И пела, пеньем облегчая труд…

В туман вела тропинка. Осторожно,

Ощупывая посохом дорогу,

Мы начали спускаться в эту бездну,

И оказались через сто опасных,

Слепых, грозящих гибелью шагов,

На плоской крыше глиняного дома.

Хозяйка нам обрадовалась. Жизнь

Ее была еще печальней нашей.

Ее кормил ручей, богатый рыбой.

В него она закидывала сеть…

4.

Зачем я рассказал тебе об этом,

Любимая? Ты плакала, я видел.

Нам голодно и зябко, ты ж привыкла

К подачкам с вертолетов… Вытри слезы.

Та женщина не доверяла жизни.

Жила не помня прошлого, не веря

Грядущему. Не зная очага,

Сушила на камнях сырую рыбу,

Плела из трав веревки, украшала

Слюдой и рыбьей чешуей жилище.

Она сказала нам: «Внизу, в долине

Ручей заполнил круглую воронку

От некогда взорвавшейся ракеты.

Там поселились люди. Я боюсь их.

Мне нужен муж, но я их избегаю.

Мне кажется, они едят друг друга…»

5.

Мой спутник с ней остался. Я ж спустился

В селенье каннибалов и, не съеден,

Был изгнан ими в гибельное место,

Где жить уже нельзя и людоеду.

Там копошились в ядерных отбросах

Вблизи ракетодрома десять грязных,

Бесчувственных существ, не знавших речи.

Одной из них и оказалась ты.

Ну что, ты хочешь к ним опять? Прекрасно.

Скажи мне только, кто живет за скатом

Того холма, что за четвертым кругом?..

Я знаю Данта, но не эту местность.

Смеешься? Что ж, прощай, подруга АДА!

Ручей петляет. Нет пути назад.

1968 – 1973

Петергоф

Ватер-дворник хохочет,

Ибо гейзер сокрыт под отверстием ватер-клозета,

и новая жертва,

Отколовшись от стайки приятелей,

спорящих с гидом,

Семенит, закрывая надушенный зонтик,

под арку сортира…

Ветер