Кто сжёг Лилли?

Екатерина Гейзерих

Матвея привезли в психиатрическую клинику обожженного, обескровленного и в неадекватном состоянии. Он ничего не помнит, но по слухам – на очередной попойке он сжёг свою девушку Лилли. Каждый день в палату Матвея приходит медсестра и даёт ему таблетки. Но всё меняется, когда Матвею разрешают посещать общую гостиную – оказывается, не только его привезли из леса в ту ночь. В частной клинике 6 пациентов, с каждым из которых Матвей пытается восстановить события пожара.

Екатерина Гейзерих

Кто сжёг Лилли?

0.

Омерзительно. Кисти стягивали кожаные ремни, в бок впилось что-то вроде пружины. Матвей не мог открыть глаза, пошевелить конечностями. На стене грязной изолентой приклеена салфетка с надписью, выведенной красной губной помадой:

КТО СЖЁГ ЛИЛЛИ?

– А я откуда знаю!, – заорал Матвей в ответ и задергался.

– Тише, тише, – в палату вошла медсестра в сногсшибательно белом халате. Настолько, что от одного его вида сводило зубы. Её лица не было видно. Матвею мешали обгоревшие корки на глазах. Но руки он видел… Нежные, белые руки были его единственной надеждой, той ниточкой, что связывала с реальным миром сознание. Матвей часто представлял по ночам, как белые руки медсестры ласкают горелую плоть.

– Время пить таблетки, – мурлыкала медсестра. Интересно, сколько им платили за то, чтобы они вели себя так? Радостно? Беззаботно? Будто бы ничего и не было? Вроде он не знал, что она знает, за что он здесь? Матвей приподнялся в кровати. Пружина перестала колоть бок, но кисти свело до предела.

– Ну-ну, какой торопыга!, – она ослабила ремни.

– Когда это закончится…, – шептал Матвей пересохшими губами.

Яркий свет, как в операционной, резал глаза. Он жадно пил молоко через трубочку. Молоко текло по подбородку. Матвей ненавидел капли на подбородке. Людей, что позволяли себе жидкость на теле, он считал самыми мерзкими выродками на планете. Пот, кровь, молоко – любая капля приводила Матвея в ярость. Пациент задергался. Медсестра достала из сумочки на поясе накрахмаленное стерильное полотенце и бережно протёрла подбородок.

– Ну вот. Вот и ладненько, – шептала она заботливо.

– Помогает?, – прохрипел.

– Видишь, мы уже сухие!, – мурлыкала.

– Я бы предпочёл, чтобы ты была влажной, – первая попытка за сегодня. Крутим барабан. Она ничего не ответила, но Матвей осязал жар её тела – смутилась. В смущении были сомнения. Не резкое «нет», не шутка, не движение в сторону выхода. Смущение. Матвей не мог распознать странное чувство, будто он уже видел их вместе – медсестру и его. Сон? Возможно. Но она продолжала сидеть на кровати, красная от волнения. Её грудь тяжело вздымалась.

– Ремни, – буднично сказал Матвей.

Медсестра молчала. Она не двигалась – застыла, как статуя.

– Ремни, – напомнил Матвей, – Или я снова буду выпрашивать твоё имя.

– Нам нельзя…, – прошептала медсестра.

– Я знаю. Ремни.

Её пальцы стянули застёжки. В бок снова колола пружина. На грудь упала салфетка.

– Верно, Маша повесила. Её помада, – салфетка была жестоко порвана и выброшена в мусорное ведро.

– Как она попадает сюда? Я же привязан.

– Ненадолго, Матвей, – он услышал, как кожа девичьих щек растягивается вдоль по зубам. Кажется, медсестра улыбалась, – Скоро тебе разрешат общаться с остальными.

– Когда?, – рванул он ремни.

– Завтра. Если врач разрешит, то завтра сможешь выйти в общую комнату. Познакомишься с Машей и Владиславом. И с остальными.

Матвей рухнул на кровать. Потолок – цвета прогорклого молока. Такой цвет у комочков в манной каше. У грязных кружев, что бабушки надевают на похороны. У занавесок в заброшенных деревнях. Такой цвет у потолка в психиатрической лечебнице. Сутки. Ждать осталось недолго.

Мягкие белые локоны. Бархатная кожа, на которой видно волоски в свете дня. Она любила заниматься сексом с утра. Она – идеальная. Смеялась над его шутками. Не смеялась над шутками других, из-за чего её считали странной. Щербинка между зубов. Веснушки. У неё были удивительно жёлтые ресницы – с толстыми белыми корнями, коричневые на кончиках. В сумме жёлтые. Один, два, три – загибал пальцы Матвей, считая её достоинства. Она смея