***

На старом балконе желтело стекло,

На колеях соли взывали восторг.

Ты в белом костюме шагал под свисток

Гулящего ветра и рваных сапог.

На зданиях, стенах, страницах газет

Портреты системы, что крикнут в ответ:

«Мы солнца не видим, нам хочется спать».

«Мы в землю все вшиты, мы грязный асфальт».

Ты хочешь увидеть кровавый костёр,

Все звёзды и космос, что вёл тебя в двор

Прекрасных печалей и скрытых квартир,

Настольных мечтаний и ярких картин.

И пусть люди воют, и пусть мы втроём:

Смотрящий, идущий и тот, кто провёл

Всю жизнь по балконам, взирая в окно

Желтеющим взглядом на красочный двор.

***

Тюльпаны горели, как солнце в лучах.

Ты видела мысли напротив в очах,

Промокшие, липкие. Помнишь весну?

Ты видела мысли, а я в них тонул.

Тюльпаны горели, как старый очаг.

Я будто всю жизнь их таскал на плечах.

В помойках, не вспомнишь, дарил их бомжам.

Не плакал, не лип к ним, а просто мечтал.

О том, что их сброшу в толпу в городах.

О том, что все скажут, что те навсегда.

Посадят, посмотрят: «о Боже, тоска».

Зачем я дарил им? Зачем я таскал?

***

Небесное солнце стекло в сапоги.

Прибили табличку с письмом «помоги».

Грунтовые воды считали цвета,

Парады из моли ушли на места,

Где пьяные люди глотали костёр,

Где солнца не будет, где войско сестёр

Сажало на пики весёлых ребят,

Цвет спелой клубники окрасил асфальт.

Зелёные листья ржавели, гния.

Абстрактные мысли, что мог быть и я

Висячим на лёгком осеннем ветру.

Дай мне хоть бы выжить, потом помогу.

***

Забиты трамваи, катились, как слёзы.

Они к нам хотели, на липкий вокзал.

Там мы с ней сидели, пустые, как космос.

Смотрели на сущность, раскрашенный зал.

Привет, Мельпомена, я помню, мы сдохнем.

Я жду ведь всё так же к рассвету письмо.

О том, что ты плачешь, о том, что засохнем,

О том, что не помнишь трамваи и зло.

В раскрашенном зале прижмись ко мне ближе.

Там запах резины и скорой весны.

Я скоро уйду и тебя не увижу.

Ни белых туманов, ни яркие сны.

***

Он ехал в вагоне на ржавых заклёпках.

Он думал, что душу сжимает пальто.

Тошнило, а в сумке был скальпель и морфий.

В вагоне тоскливо играл граммофон.

Врач думал о главном, о тайнах вселенной,

О Библии, Боге и райских садах.

Скулило запястье, он видел распятие

И трупы, что тлели в железных печах.

Насколько нас хватит? Насколько мы грешны?

Чесались стигматы, хотелось кричать.

И, может, мы смертны, душа будет вечной.

Сейчас было время, им всё показать.

Он поднял рубашку, там лестница шрамов.

Там лестница шрамов, от брюха к нам в рай.

Я помню все крики, я сам зашивал их.

Я помню их запах и мрачный подвал.

Где сопли и стоны, светилась икона.

Врач плакал, когда посмотрел ей в глаза.

Насколько мы грешны? В подвалах нет Бога.

В окно показался дымящий вокзал.

***

В покладистых стоках струится вода.

Там люди в массовках, с лицАми из льда.

И порох там скиснул, сгорела печать.

Давай веселиться, чтоб не замечать

Пластмассовых судеб, весёлых дорог,

Реальность абсурда и смерти порок.

В неистовых строках, нам дай помечтать.

Давай веселиться, потом помирать.

***

На равных трамваях ты путь к нам держал

Кровавых окраин, где острый кинжал

Вонзится в морское глубокое дно,

Где сытых застольев немое кино.

На праздничных муках, весёлых угрях

Терпение, скука на стенке весят.