ОБУЗА
Мы совершенно обессилены («языки на плече», по выражению сестры). Свесили натруженные руки, с трудом переводим дыхание. Сидим на корточках – скамейка только что покрашена. Сначала боролись с вымахавшей из-за дождей травой. Сухое дерево грозило упасть на памятник – пилили, разделывали на чурки и ветки. Брызгали гербицидом сиреневые джунгли – не сообразили выкорчевать весной. Сирень только звучит красиво, на самом деле это злостный сорняк, нечернозёмный бамбук.
На соседних цыганских могилах остатки пикника: кострища, врытые столы, закопчённые чайники, дровишки для шашлыка.
Отчего цыгане умирают молодыми, судя по датам на табличках? Фотографии на скромных пирамидках: жгучие, роковые красавцы и красавицы – просто Зиты и Гиты, Рамы и Шиамы, танцоры диско и прочий Болливуд. Но это я отвлеклась, пока оттаскивала кучи мусора после их пикника.
В кладбищенской чаще отовсюду: справа, слева, сзади – треск косилок и завывание бензопил. «Галёк, рассаду захвати!», «Ди-има, где секатор?». Называется, пришли на поминки. И так каждый раз.
Идёшь положить букетик цветов, унестись воспоминаниями, попросить прощения, задуматься о вечном, всплакнуть. Вместо этого – лесоповал, трудовая повинность, ничем не отличающаяся от огородной, ожесточённая генеральная уборка, переклички как на субботнике. Уж точно не до философии и светлой печали. До дома бы живым добраться и в ванну.
– Чеши в машину! Оглохла? Че-ши в ма-ши-ну, я сказала. Возись с тобой.
За зарослями не видно обладательницу раздражённого молодого голоса. Через минуту появляется полная седая дама в красивом вязаном жилете – именно дама. Идёт неуверенно, очень медленно, нащупывая тростью дорогу, раздвигая высокую траву. Остановилась в растерянности, не знает куда поставить ногу.
– Давайте помогу! – вскакиваю я, рада коротенькой передышке. Под укоризненными взглядами сестры и мужа (там ещё полно работы) веду женщину к центральной дороге. Она благодарно ухватывает меня большой тёплой рукой, тяжело опирается. У неё старомодным гребешком аккуратно схвачены густые волосы, седые, с благородной голубизной. В расплывшейся фигуре всё ещё угадывается полная достоинства осанка. Былой характер угадывается. Да это же…
– Ираида Сергеевна, узнаёте меня? Дочь мою учили, ещё дружила с вашей Леночкой.
Всмотрелась сквозь толстые очки, покивала. Узнавание мало её воодушевило – или мне показалось? Вот и голубая иномарка, бережно спрятана от солнца под тентом. Разумеется, машина закрыта – называется, услали старуху. Хорошо, что у меня в карманах по бутылочке минералки – одной поделилась. Выбрала участок не пыльной травы в тенёчке, чтобы присесть.
– Не надо, – остановила она меня, – я на солнце, ближе к теплу. Это для вас темнота – друг молодёжи. У меня уже возраст, каждый лучик ловлю. В квартире иду – везде впереди себя включаю свет. Страшусь темноты. В ванне или кладовке – первым делом нашариваю включатель. А то дверь захлопнется – будто склеп. И так, знаете, впереди вечная тьма… – она запнулась. – А лампочка – солнца осколок.
С кряхтением села.
– Ну вот и повидалась с мамочкой. Дочь и зять теперь всё там в порядок приведут. От меня пользы ноль, только под ногами путаюсь. Обуза.
Наклонила голову, преувеличенно старательно устанавливая трость между колен. Голова у неё незаметно, чуточку тряслась. А голос всё тот же, напористый. Учительский.
Не просто учительница – завуч старших классов. Гроза хулиганов и двоечников, опытный координатор учебного процесса, строгая и справедливая наставница коллег. Видимо, её педагогический непререкаемый тон распугал мужское окружение – семью так и не завела. Дочку Леночку родила почти в пятьдесят. Но мама и дочь – разве не семья?
Дочь росла нежная, красивая. В трамвае незнакомая женщина давай стыдить: «Совсем маленькая девочка, а глазки красишь, ай-яй». А это у неё от природы глаза будто филигранно обведены угольком, и загнутые смоляные ресницы. От природы – и от мужчины на юге, куда Ираида ездила по путёвке. Если вы скорчили гримаску: «Юг, курорт – фи, как пошло», – вы ничего не понимаете. Всё бывает в этой жизни, друзья, всё бывает.
Вот говорят, один ребён