Севастополист. Том I

Георгий Панкратов

«Антиутопия о мире далекого будущего, люди которого верят, что Земля плоская, а Севастополь грядущего – один посреди бескрайнего моря. От прежних времен остались отдельные слова и понятия, да странные имена – Фиолент, Феодосия, Евпатория, Керчь, Ялта – теперь человеческие. Ситуация отчасти напоминает ту, что разворачивается в романе Татьяны Толстой «Кысь», разве что мир Севастополя гораздо более «продвинут», а персонажи искренне задаются вопросом, для чего они в этом городе, зачем он существует, есть ли что-то за его пределами, как он создан. Отдельная загадка – Башня, куда, согласно легенде, приглашают избранных, лучших, но они не возвращаются (не нотки ли балабановского фильма «Я тоже хочу» здесь звучат?). Героям романа посчастливилось попасть внутрь Башни – здесь они мечтают найти ответы на свои вопросы о мире – и счастье: и для себя, и для всего города» (Катерина Ремина, обозреватель).

Роман – участник длинного списка премии "Большая книга" (2022).

Содержит нецензурную брань.

Георгий Панкратов

Севастополист. Том I

Имя мое Фиолент, и однажды я понял, как сильно устал от жизни. Нет, не от жизни вообще. А от такой, какая была у меня там, внизу. Какая была у всех нас.

Вы не слышали такого имени – Фиолент? Да что и говорить, оно и у нас было редким: с трудом вспомню хотя бы пару людей с одинаковыми именами. Было не принято? Или фантазии хоть отбавляй? Нет, все гораздо проще. Теперь-то и я знаю, что всё – в принципе, все – проще. Ну а тогда…

Ладно, закончим с именем, чтобы не мешать рассказу. Не помню, кто мне его дал. Когда я вышел в мир, мои недалекие отправились в Кладезь – так делали у нас все. Эта служба называлась слишком дико, чтобы произносить вслух – что-то вроде «Кладезь вновь воссозданных и восстановленных вариаций предписания природы человеческой», в общем, чушь на постном масле. Недалекими у нас называли всех, кто жил под одной крышей: в моем случае это были люди, по чьей воле и чьими стараниями я вышел в мир – мама с папой, но многие включали в этот круг и тех, благодаря кому вышли в мир сами их недалекие, и даже соседей из ближайших дворов. Едва среди них появлялось прибавление, как начинались первые хлопоты: дойти до Кладезя, оставить запрос. Хлопоты приятные, волнительные: никогда ведь не знаешь, что этот Кладезь выдаст?

Моим маме и папе выдали официальный конверт, вскрыв который, они и увидели имя. Мое имя. Кто дал – они и не помнили, а я никогда не знал: почему Фиолент, почему не другое? У нас ведь много имен, и никто не знает, что все они означают. Это потом мне рассказали, что в далекой древности были другие – ветхие, как мы их называли – имена, которые имели смысл: гордый, статный, смелый… У нас же, внизу, все просто: Фиолент. И это означает Фиолент, ничего больше.

Одно знаю точно: будь у меня ветхое имя, оно точно не означало бы «скромный». Скорее, уж, «сильный» – все, кто со мной водился, знают, а кто не водился – так поэтому и не водились. Ну и «красивый» – так девчонки говорят, а им-то, конечно, виднее. Я любил садиться в свой большой автомобиль с открытым верхом и катать их. Красавицам это нравилось, да и некрасавицам тоже. Некрасавица в нашей компании была только одна, и это точно не моя машина! Все любили ее, и никто не завидовал мне – это потом я узнал, что такое зависть. Позже. И выше.

Такая машина не то, чтобы считалась у нас редкостью – при желании любой бы мог владеть ей. Я точно знаю, что в городе есть места, где стоят такие же. Но никто не хотел, кроме нас, нескольких отщепенцев. Там, внизу, все живут в своих двухэтажках – домиках, которыми застроен город. Рождаются и отмирают в них, а в промежутках между этими двумя событиями выращивают что-то во дворах. И вечерами сидят на складных стульчиках, лицом к небу, любуются им, в окружении кустов и цветов, под бледно—синим полотном неба, нависшего над нашим городом. Так живут все, и наши молодые жили так, и молодые с жильцой, и пожившие, и пережившие. И я, бывало, полол наши грядки, пока не хотелось упасть без сил. Любовался бледными цветами, проросшими на тонких стебельках из рыхлой, сухой зе