Жернова

Александр Гарцев

Служить общественным идеалам всегда почетно и престижно. Но это не спасает от жерновов того, кому служишь.

Александр Гарцев

Жернова

– Это жернова. Посмотри. Вот сюда давай-ко горсточки три зернышка возьми и насыпь. Насыпал? А теперь берись за эту ручку и крути. Тяжело? Ну ничего. Давай помогу. Видишь, крутится верхний круг? Так, продолжаем, крутим, крутим, крутим.

Бабушкины руки были большие, теплые и мягкие. Они обняли ладошку Толика и правда жернова закрутились, то ли шурша, то ли ворча, что их побеспокоили в такой солнечный тихий и ленивый летний день.

А потом бабушка подняла белую фарфоровую тарелочку, куда струйкой стекалась мука, сдула пыль с нее и показала Толику.

– Видишь, из зернышек мука получилась. Из нее и пеку я тебе хлеб и оладушки.

Мука Толику не понравилась. Она была небелой, невкусной и лезла в нос и никак не стряхивалась с ладошки.

Но зато он узнал сегодня, что такое жернова.

Нужная штука в хозяйстве.

***

– Что за ерунда. – подумал Толик, проснувшись. Отмахнулся от назойливой мухи. Потянулся.

Надо же, задремал среди дня. Залез на сеновал после обеда на минутку. Да и заснул. И надо же опять бабушка приснилась. И что ей надо от меня. Толик зевнул. Сквозь щель в крыше амбара пробивался лучик солнца, ярко прорисовавшийся в старой сенной пыли.

– Толь, ты где? – крикнула из-за калитки Зина.

Зина активистка комбеда, секретарь комсомольской ячейки. В четыре часа собрание. Пошла уже в избу-читальню. Там сегодня собирается их боевая ячейка. За Толиком и зашла по пути.

– Толь, пошли, уже и представитель с района приехал, Иван Степанович. Тебе грамоту привез. Вылезай, давай, пошли.

Толик слез с сеновала. Зашел в горницу. Подошел к старому зеркалу. Причесался.

Зина терпеливо ждала у калитки.

После ячейки все пошли в клуб. Собственно, клубом-то назвали бывший дом кулака Миронова. Большой дом. Старинная кирпичная кладка первого этажа из красного кирпича была крепкой, ровной, словно не прошло сто лет после того, как дед Миронова Серафим его отстроил. Крепкая кладка. Надежная.

В избе уже собрались все местные активисты – комбедовцы, комсомольцы, большевики, сочувствующие. Пахло махоркой.

Стоял спокойный задушевный гул. Все главные вопросы о создании сельхозартели с соседней Боровкой, ходе выполнения плана заготовок и налогов на частника решили быстро.

Остался один вопрос. Толькин.

– Товарищи, слово предоставляется Анатолию Буравкину, заместителю председателя комсомольской ячейки.

– Ну, Толька, давай, не робей! – подтолкнула ободряюще его Зина.

Тяжело как-то было на сердце Толика. Неспокойно. И не от того, что читальня была полна народу, не от накуренности атмосферной, а от того шага, который он решился сегодня сделать. Сделать честно, открыто и по-революционному справедливо.

– Товарищи, – он снял картуз и, по-ленински зажав его в кулаке, начал свою речь. – сейчас партия, вся страна борются с кулацким элементом. Создаются колхозы, в которых объединяется деревенская беднота, чтобы сложить усилия, чтобы строить светлое будущее, чтобы жизнь была светлой и красивой.

Раздались редкие хлопки. Толик видел только преданные глаза Зины и, поборов стыд и отбросив наконец всякие сомнения, продолжил:

– И вот сегодня на собрании я должен довести до вашего сведения, что Степан Буравкин прячет в лесу несколько мешков зерна. Не отдает его в общую колхозную артель. И я…

Он замолчал.

Из зала раздались возгласы:

– Во дает!

– Молодец, Толик!

– Настоящий комсомолец!

– Смелее, Толян!

Одобренный этим криками он продолжил:

– И я предлагаю сегодня поставить на голосование вопрос о раскулачивании Буравкина, как чуждого нам элемента. У меня все товарищи.