В темноте и тесноте,

скованы по-разному,

на свободу из-за стен

рвутся только гласные.

Выйдет «О», белым-бело,

словно поле в инее.

Васильками расцвело

«И» как небо синее.

Ставь им твёрдых, ставь глухих —

всё труды напрасныя:

разметут согласных их,

опрокинут гласные.

Луговую мураву

«У» колышет волнами.

Греет «Э», пока живут

эти звуки вольные.

«А» пылает как пожар,

ярче солнца красного.

И когда горит душа,

тянешь только гласные.

Петь-дышать да голосить,

горевать да праздновать:

сколько воли на Руси,

скажут только гласные.

Речь

Почитайте стихи – не глазами, а вслух.

Слову нужно дышать, и поэзия – дух,

а не буквы и строки в столбец на бумаге,

и поэт выдыхает не знаки, а звук.

Повторяйте слова, это всем по плечу,

наша речь, наше слово – шестое из чувств.

Вдох и выдох – сигналы сердечного ритма:

я читаю, и значит, живу и звучу.

Безголосые буквы лишь тень на стене,

а течение речи полнее вдвойне,

если голос поэта услышит читатель

и вдохнёт, чтобы звук не иссяк в тишине.

Только выдох и вдох оживляют слова,

только нашим дыханием речь и жива.

Говорите стихами любимых поэтов,

множа голосом голос, дыханье – на два.

Сладко

То ли сладость последней малины,

языков облепихи рыжьё,

то ли солнце, пекущее спину

так, что клонит сомлеть в забытьё,

то ли мхами и вереском стелет

опоздавшее лето, хотя

две украдкой согретых недели —

это август ещё, не сентябрь,

то ли круг паутинной обновы

налетел на небесную ось,

то ли яблоком падает слово:

подберёшь – и кусаешь взасос.

Пух

Пушка ли бухнет полдневная гулко,

вспухнет ли туч грозовых синева,

видится, чудится: бонна, прогулка,

мальчик, едва лепетавший слова.

Пух тополей пролетит над Басманной,

снег над Михайловским, болдинский лист,

пара кленовых лепажей.

Как рано —

двадцать шагов до ствола басурмана,

чорная Лета и стынущий гипс…

Здесь – чудеса: околдованный видом,

двадцатилетним влюбившись в Тавриду,

он пронесёт эту страсть сквозь года.

Станет ли счастлив, найдёт ли отраду,

если однажды запишет в тетради:

чести моей никому не отдам?

…Лето.

За речкой восток золотится.

Ангел махнул тополиным крылом,

видя склонённые к мальчику лица.

Саша родился.

И солнце взошло.

Слово

Вздыхает юг, и влажное тепло

пропитывает меркнущие рощи.

С ветвей сползает лиственная плоть:

сопреть, истлеть.

Туман идёт на ощупь,

похолодев, сгустится до крупы,

насытит воздух, скрадывая звуки.

И отпадёт нужда в словах.

Любых.

И онемеет лес, воздевший руки,

и в белом шуме будет только свист,

сухого снега шелест, шёпот, шорох

на ледяном ветру.

И ты таись,

покуда в кронах безголосых, голых

не забурлит от света жаркий сок

и почки не нальются, чтобы снова

свободно с языков зелёных тёк

немолчный лепет лиственного слова.

Дровосек

Народился только позавчера:

буквы эр блестит наточенный серп,

месяц – лезвие того топора,

что несёт за горизонт дровосек.

В чернолесье в самый раз топоры —

гарь очистить от упавших берёз.

Снизу ветер пробирает до слёз.

Сверху звёзды точно гвозди востры.

И подлесок, и метёлки травы

схватит иней: за его серебро

им наутро не сносить головы,

нажитое рассыпая добро.

Эх бы снег, да рановато ещё

засвистать ему – и знать, потому

дровосек пока уходит во тьму,

заложив топор за право плечо.

Кратко

Кра-кра. И через паузу – кра-кра.

С ветвей берёзы грай летит вороний.

Где на тропинке грязь была вчера,

сегодня иней выделяет корни.

Кра-кра, не унимается, кра-кра,

смотри же под ноги, потом смотри на небо:

что здесь оставить, что с собою брать,

с кем быть, что выть, кому воды и хлеба,

медяк луны на веки, серебра

осклизлого на потные ладони —

кра-кра, определись, орёт, кра-кра.

Но клич его в тумане вязнет, тонет:

так дребезжит забытый телефон —

коробка эбонитовее птицы —

и, заземлённый, сетует, что он

ни вниз, ни вверх не может дозвониться.

Холод

Скальда клятвой не сковать ни с кем.

Рунный звук из