Осколки детства

Светлана Юрьевна Гершанова

Светлана Гершанова – автор нескольких поэтических сборников, повестей, песен, пластинок. Родилась и выросла в Ростове-на-Дону. Сейчас живет в Москве. Член Союза писателей.

Второе издание, дополненное

Светлана Гершанова

Осколки детства

© Гершанова С. Ю., 2009, 2020

Осколки детства

Я смотрю в своё детство, как в разбитое зеркало. Осколки его лежат передо мной, в каждом – свой кусочек света или тьмы, и собрать их воедино невозможно.

Мы с мамой вернулись с парада, сегодня День Победы, – подумать, сколько лет прошло! Я скорей прошла к себе, чтобы мама не видела мои дрожащие губы. Мне надо побыть одной. Я уже поплакала тихо в подушку и теперь просто смотрю в потолок.

Мама сильный человек, я всегда это знала. Мы с утра бродили с ней по городу. Впрочем, бродили – не то слово, толпа носила нас по залитым солнцем улицам, и вокруг были одни счастливые лица! Я так старалась быть весёлой! Шутила, рассказывала маме что-то смешное…

Отчего у меня начали дрожать губы? Я вдруг подумала, что нет погибшим на войне медали «За Победу». И эта фраза звучала во мне с одной и той же суровой интонацией, и с ней я вернулась домой.

Я смотрю в потолок, и кружится, кружится передо мной калейдоскоп из осколков детства…

Туфли стояли у двери, маленькие, с нынешнюю мою ладонь, и носки у них были сбиты до нижних слоев картона.

– Мама, я не могу больше их носить, они же порваны!

– Не порваны, только носки сбиты. Я тебе говорю, смотри под ноги, а ты носишься, как угорелая.

– У меня же есть белые с чёрным, лаковые!

– Мало ли что! Это выходные. Тебе только дай, ты их тоже собьёшь в два счёта. Нет, носи парусиновые. Никто тебе в них носки не сбивал. Сама сбила, сама и носи.

Почему вспоминаются эти сбитые носки и старый наш дом на тихой улице у спуска к реке? Будто хожу кругами у собственного детства, все истоки там, все нити взрослой жизни оттуда.

И снится, снится этот дом, столько обживала разных комнат, только надышишь, привыкнешь, и всё сначала. А дом снится один и тот же, дом детства.

Хотя до него помню комнату, сундучок у окна, застеленный полосатой рогожкой, большая нянина кровать у стены, и мы с ней на коленях – я на сундуке, а няня на полу.

– Молись, детка, молись, Ланочка!

Нянино лицо расплылось в памяти, как на старой фотографии, где я у неё на коленях и видна чётко – серьёзные глаза, руки лежат поверх её, тёмных и натруженных, сандалики с блестящими, ещё не затоптанными подошвами, а няня вся там, в тени.

И ещё помню запах нянин. Как-то в метро почувствовала, оглянулась – незнакомая деревенская женщина, почему вдруг запах такой родной?

– Это тебе рассказывали, Лана, не можешь ты помнить, тебе и двух лет не исполнилось, когда у няни своя комната была.

– Да нет же, помню! И ещё – дома серые высоченные, и двор серый, тяжёлые ворота железные, и я одна, как в колодце.

– Потому и гуляла одна, что двор был как на ладони, и ворота закрывались, тебе уже три года было. И дома – трёхэтажные всего!

А мне помнится – дома высокие, серые, асфальт во дворе серый, и такое одиночество, такая бесприютность! Но вот окрик из окна: «Ланочка, домой!» – и я бегу, счастливая, вспомнили обо мне, позвали!

Переезд. Пустая огромная квартира, по комнатам можно бегать вкруговую: столовая – спальня – детская – кухня – опять столовая. Детская была тёмная, потом прорубили окно в соседний двор. И самая большая комната – пятнадцать квадратных метров.

Тогда квартира была огромной и пустой, старые хозяева ещё не все вещи перевезли, у стены горкой стояла посуда. Как-то мне дали кашу в чужой красной тарелке. Бурный протест:

– Бабушка, нельзя брать чужого!

– Ешь, Ланочка, наши тарелки ещё на Соколовской.

Откуда я в три года знала, что нельзя брать чужого?

Спальня – детская – кухня. Навсегда ощущение, что большой дом, свой. Это взрослым кажется, что дом их, их дети. Ничего подобного! Дом наш, родители наши, улица наша!

В этом доме уже помню всё, и более ранние воспоминания, наверно, перенесены сюда:

– Спи, Ланочка, спи, детка! Дома нет никого, мама с папой в гости ушли. Спи, милая, я устала, у меня ещё дел-то скольк