Вдребезги

Кэтлин Глазго

До шестнадцати и старше

В свои семнадцать юная художница Чарли Дэвис, сбежавшая от жестокой матери, пережила больше, чем иной взрослый за всю жизнь.

Пережила – и не сломалась.

Не ушла в призрачный мир алкоголя или наркотиков, не скатилась на путь преступлений, не стала торговать собой, как множество ее менее сильных сверстников. Чего ей это стоило – знают лишь спрятанные под закрытой одеждой многочисленные шрамы. Однако Чарли упрямо борется с судьбой – устраивается на работу, ищет дом, веря в любовь и надеясь на удачу.

Ведь даже если кажется, что весь мир против тебя – в нем все равно существует настоящая дружба…

Кэтлин Глазго

Вдребезги

Моей маме, М.E.

и моей сестре, Уизи

© Kathleen Glasgow, 2016

© Перевод. Я. Лошакова, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Глава 1

Я никогда не смогу победить, мое тело слишком слабо.

    Белли. «Стар»

Я была белой, как детеныш гренландского тюленя. Из-за плотных повязок предплечья напоминали тяжелые дубинки. Бедра также туго перебинтовали – белая марля выглядывала из-под шорт, которые медсестра Ава вытащила из коробки забытых вещей за постом медсестер.

Подобно сироте, я попала сюда без одежды. Сирота, завернутая в простыню и брошенная на лужайке больницы Ридженс посреди холодной снежно-ледяной крупы, в крови, пропитавшей ткань с цветочным узором.

Меня обнаружил охранник, окутанный облаком ментоловых сигарет и безвкусного кофе из автомата.

– Боже правый, девочка, что с тобой произошло? – спросил он.

Моя мать не пришла, чтобы забрать меня.

Тем не менее я помню звезды той ночью. Они рассыпались солью на небе, словно кто-то опрокинул солонку на очень темную скатерть.

Их нечаянная красота много значила для меня. Казалось, что это последнее, что я увижу перед тем, как умереть на холодной мокрой траве.

Девушки пытались меня разговорить. Они хотели знать о моей жизни:

– Так в чем дело, солнышко? Какая у тебя история, тюлень?

Каждый день я слушала их рассказы на занятиях в группе, за обедом, на творческих занятиях, за завтраком, за ужином, снова и снова. Слова, мрачные воспоминания выплескивались из них, не останавливаясь. Истории пожирали их заживо, выворачивали наизнанку. Они не могли замолчать.

Я же заглушала все свои слова. Мое сердце переполнялось ими.

Я жила в одной комнате с Луизой. Она была старше меня, ее волосы золотисто-рыжим бурлящим океаном ниспадали на спину. Ей не удавалось даже собрать их в пучок, в хвост резинками или заплести в косички – такие они были густые. От нее пахло лучше, чем от других девушек, которых я когда-либо знала; от ее волос веяло клубникой. Я могла бы вечно вдыхать этот аромат.

В мой первый вечер в больнице, когда Луиза переодевалась ко сну, она подняла блузку, и за мгновение до того, как ее непослушные волосы защитным капюшоном упали на спину, я увидела их… все… и глубоко вздохнула.

– Не пугайся, малышка, – сказала она.

Я не была напугана. Просто никогда не видела девушку с такой кожей, как у меня.

Мы были заняты каждую минуту. Вставали в шесть утра. В шесть сорок пять уже пили чуть теплый кофе или сок, разбавленный водой. Нам отводили полчаса, чтобы наскоблить сливочного сыра на бейгеле, по вкусу напоминавшего картон, или запихнуть в себя яйцо с бледным желтком, или проглотить овсянку с комками. В семь пятнадцать мы могли принять душ. В ванных комнатах двери отсутствовали, и я не знаю, из чего там были сделаны зеркала, но это не стекло, и когда чистишь зубы или расчесываешь волосы, то очертания лица неясные и потерянные. Если кто-то хотел побрить ноги, то при этом должна была присутствовать медсестра или санитарка. Это никому не нравилось, и ноги у нас были волосатые, как у парней. В восемь тридцать начинались занятия в группе. Вот здесь-то все принимались выплескивать истории и лить слезы, кто-то кричал или охал. Я, наоборот, просто сидела, а одна ужасная девушка из старших, Блю, с плохими зубами, каждый день повторяла:

– Ты будешь сегодня говорить, Молчаливая Сью? Я очень хочу послушать Молчаливую Сью, а ты, Каспер?

Каспер просила ее прекратить. Она предлагала нам сделать вдох, развест