«Астральные путешествия ни к чему народу…»

Астральные путешествия ни к чему народу,

народу важнее парочка бутербродов

и вечное пламя конфорок в отзвучии символа.

Жизнь манит безудержно сменой погоды,

узнать, где там скрючились вешние воды,

где в небе тюльпанные линии.

Пой, птица, гимн солнцу,

раскрой ему крылья!

В курятнике альбатроса забыли

и вывернули перья милые

внутрь шкурки, чтоб зрелищем насладиться,

из птицы морей сделать чучело в лицах,

совсем не присущее для очевидцев.

Как выдержать это насилие?

Бенгальский огонь пулемётных застрочек

вкрапляет безумие в лучшие ночи,

пока вертикален дух символа,

а линии постных и взбалмошных строчек

уймет авангард изощренных пророчеств

о будущем. Капелька синяя

от моря отстала, ко мне прилетела.

Я крыльям дала ее: взмах от предела

свершить в выходную мне форточку —

глоток кислорода и астроподхода

скормить важным курам, чтоб бдительность взвода

уснула, как резвость сорочия.

    6 мар. 22 г.

«Окалина века вершит мировую игру…»

Окалина века вершит мировую игру

внутри человека затеивает балаганчик

на пепле, – танцующих ступней не счесть на ветру, —

и люди уносятся. Шелк поглощает прогальчик.

Мне книголицо помахало незримым платком,

и я ощутила осколочных звезд колыханье.

Свирепая фурия машет, стоит, молотком,

слегка упражняясь в метании и порханьи.

Обвисшим кнутом порка века теперь говорит:

Пора поменять зверский грим на объем декораций,

Закрыть вожделенный, манящий всех праведных, вид.

И в новых сатирах воскрес гений мира – Гораций.

    20 мар. 22 г.

«В зверином городе убойного отдела…»

В зверином городе убойного отдела

построили фонтан с подсветкой,

он радовал людей. Свиней это задело,

сломали весь фонтан, все огоньки

приезжие бомжи и дураки.

Был водяной оркестр восторга, очень редкий, —

наш город не привык к таким подаркам,

прекрасно – светлым, где не водомерки,

а огоньки рождают входы – арки,

и чудеса не требуют проверки, —

творится мир иллюзий и цветов

из радуги мелодий тайных слов.

Как жалко чуда, брошенного псам,

смывающим грязищу с жирных пальцев

и рвущих радугу. Распущенным ослам

не цветомузыку, а тюрьмы, – тьма засранцев

здесь поглотила свет,

и нас там нет.

Был водяной оркестр, фонтан с подсветкой,

играл в воде он радугой цветов,

и радости огромная карета

несла восторг. Искала нот и слов

любви там.

Кланялись полмира

оркестру, приезжая в этот город, —

кого позвал экскурсионный повод,

других – торговый, вкусом розмарина.

А по бордюрам бегали ребята,

и с ними – внук мой ангельски прелестный,

и от любви в груди так было тесно, —

томленье жаркое, увы, заката.

На склоне лет ты любишь только сердцем —

не зрением и слухом, а душой.

Недели в виноградных сгустках терций

бежали, словно за водой большой.

Внук вырос,

а фонтан обворовали

бомжовые ловцы за дармовщинкой:

все лампы выкрутили, вырвали, как льдинки,

цветную музыку в воде. Вставали

звериной плотью и топтали знаки

цветов и звуков гневные макаки,

чья жизнь велась в тухлятине, в подвале.

И только держит память, как собаки,

Помытые в фонтане, отряхались…

Сгубили счастье созерцанья. Старость

и внутренняя глухота с рожденья

распиливает скрипки на дрова.

О, Страдивари, как мы ни старались,

но мгла предела, расщепив слова

на скользкие от замысла лучины,

сжигает лучшее, и полнится молва,

что чуду музыки негласно обучила

только поэзия,

любить вольна.

    14 – 15 апр. 22 г.

«Пустотой заполняя бесценных страниц адреса…»

Пустотой заполняя бесценных страниц адреса

Мракобесие рулит винтами, закрутами гаек,

Счастьем жизни, слезами. Задушенные голоса,

Расплываясь кругами, над лютыми войнами тают,

Не преследуя палачей и министров наук

В расписных своих мантиях, красок японских дороже.

Только сытый, глухой расползается тварный их звук

И наглеют от спеси и жира подлейшие рожи.

Не здоровайтесь с Богом, он вам не кулёк заводной

Для списания смертных грехов.

Сытобрюх