Антон Азаренков
Сборник стихотворений
«Встречая её, притворяйся смертельно…»
А.К.
Встречая её, притворяйся смертельно
пьяным и рушься
где был застигнут —
как опадает кукла: не размышляя.
Не открывай глаза, даже если жжётся
невыносимо
её дыханье,
её ледяная хватка на запястье.
Как бы во сне пересыпая бирюльки
городов, знаков,
лиц и событий,
она вела, чтобы повториться снова.
Но, встречая её, превращайся в камень,
как бы ни было
горько. И слушай
ровный стук одиночества, ровный, слушай,
удаляющихся шагов – долго, долго
по коридору —
и это самый
потрясающий и нежный звук на свете.
Ущерб
Облако, скольжение, каскад,
по ступеням талая вода —
подмосковный монастырский март,
собранная складками фата.
А в воде, тоскуя и журча,
разноцветный камушек лежит:
вынь его из мутного ручья,
на ладони солнцу покажи.
Маленькая, ой как хороша
новая, спасённая душа!
…Только грай вороний, только куст
мелкого шиповника в пыли,
чёрных прошлогодних ягод вкус,
перетлевшие сыпучие угли —
Боже, Боже, лучше бы не знать,
что там отзовётся впереди.
И уже замужняя весна,
как чужая, поверху глядит.
Может, улыбнётся, чуть дыша,
серёжками кленовыми шурша.
Байка
смотрите Оса хоронит Жука
с глазами пожившего мужика
ах мой бедный Жук
мой несчастный Муж
с глазами из серых луж
а потом таинственно как во сне
с каплей морфия в слюне
в зимнем воздухе на весу
Оса хоронит Осу
и я её голой рукой ловлю
потому что очень её люблю
и в тёплой ладони её оживлю
Оска моя
как всю жизнь держал
но сколько бы я на тебя ни дышал
ты не шевелишься очень жаль
теперь под корнем елового пня
все они вместе хоронят меня
стрекозы жуки мотыльки червяки
так легки и мягки
но кто там на сцене в осином рою
на цыпочках чёрный привстал на краю
на грудь мне стряхнул пневмонийный снежок
а это мой старый поёт Дружок
– когда ты проснёшься в холодном поту
в ночную палатную слепоту
с высокой температу
как будто от паха и по животу
ты чуешь ползёт подбираясь ко рту
сейчас захохочет и сдвинет фату
такую ты птенчик хотел красоту?
такую невинность и чистоту?
mon pauvre mon pauvre такую мечту?
– только ту
«Ки?ррливи, чи?ррливи – и погасли свечки каштанов…»
Ки?ррливи, чи?ррливи – и погасли свечки каштанов.
грубое имя Жары, её грозовое сердце,
чёрное, как бывает чёрен июльский воздух.
Холодные груди Жары под полинялым платьем,
текущие липким мороженым на голубые
детские веки. Полуденный сон, и над нами —
медленный выдох рощи, эхо далёкой фуры:
это язык Жары. И всё, что она нам шептала —
ки?ррливи, чи?ррливи – всё, что мы пели и знали…
Посмотрим в её глаза – так долго, насколько сможем —
в подвалы памяти, в мёртвые зрачки трясогузки:
кривые стёкла, в которых мы отражаемся.
Похвалим Жару! Её объятия, её жало;
и похвалим её подарки: кислые яблоки,
репейник за домом, расплавленные игрушки.
Теперь мы свободны, и смешок по сосновым шапкам
или ветер с залива – всё новое и простое…
Но мама! Какими чудовищами мы стали!
«То снег, то нет – и что мне остаётся?..»
То снег, то нет – и что мне остаётся?
Цедить стихи из этого пейзажа,
где поздняя зима качает в соснах
высокую и долгую утрату.
Сырое утро или проблеск ночи,
глубокой, точно свежий скол гагата,
или тяжёлое тупое солнце,
а дальше – ничего, война и сажа.
Оно приходит, может быть, сорочьим
случайным криком, эхом с полигона,
но чаще как тепло: так нежно, немо…
Вы прокляты, потерянные сосны
мои, но как чиста ваша осанна!
То дождь, то ждать – с упорством эпигона —
а что мне остаё… – оса, осанка
простого ямба и немного неба.
Кульминация
Сначала мы поднялись на холм,
поросший гигантскими соснами,
в одной из которых нечаянно мы нашли
сквозной расщеп,
и каждый из нас спрятал туда свой шёпот.
«Теперь мы будем жить в сосне», —
ты сказала.
«То есть в совместном сне,
и будем сюда возвращаться», —
словно бы в утешение
я подумал.
Потом мы вырыли лунку в снегу,