Солнечное затмение

Ольга Раудина

Крики, стоны, пьяный хохот вокруг. Кровавые пятна, разодранная одежда, криво отрезанные девичьи косы под ногами.

Сегодня мир исчезнет.

А если не будет мира, то сейчас я могу сделать с ней всё, что хочу. И яд, отравлявший меня все эти годы, наконец отравит её.

Ольга Раудина

Солнечное затмение

Сегодня мир исчезнет.

Осознание зреет в голове, как ягода вишни. Ягода наливается соком, чернеет, пока по горлу стекает густой пьяный мёд. Жарким пламенем разгорается он между рёбрами, горькой сладостью остаётся на языке и наполняет лёгкие, и дыхание перехватывает, точно перековывают грудь железными скобами. Приходится давиться кашлем, чтобы не разбудить спящую на лавке Ясю.

Вторая кружка мёда охватывает тело блаженным огнём.

Кто-то кричит.

Крик бьёт по ушам. Вишня в голове блестит упругими гладкими боками и тяжелеет.

Лента алого света расстилается от окна прямо к моим ногам.

– Солнце ещё не встало, а ты уж бражничаешь, – доносится до меня сонный голос Яси.

– Спи, – шёпот мой похож на шипение. Меня по-прежнему душит кашель. – Спи и не учи меня. Авось не приведётся больше ни бражничать, ни сны сладкие видеть.

Кто-то кричит. Потом мычит неразборчиво, умоляюще. Звук утопает в суматохе, шелесте и тихих-тихих уговорах. Я слышу их так отчётливо, будто возятся прямо тут, под стенкой. Я узнаю голоса. Мычит визгливая юркая девка, что живёт через двор от нас. Полная, мягкая и тёплая, как укрытое рушником тесто. А шепчет, стало быть, сын кузнеца, что иссохся по ней, неуступчивой.

– Чего ты скалишься? – спрашивает Яся.

Маленькие босые ноги едва-едва достают до пола, хотя ей идёт уже восьмой годок. Она сидит сгорбившись перекинув вперёд длинные русые волосы, и хмуро смотрит на меня, точно читает мысли. Точно ещё раньше меня понимает, куда пойду.

– Спи, – повторяю. – И из избы не ходи никуда сегодня. Я к тебе тётку пришлю.

Яся молчит.

Я в третий раз прикладываюсь к ковшику. Губы привыкают к огненному питью, и горло больше не саднит. Только ягода в голове всё ещё спеет, совсем уже плотная и чёрная.

– Не ходи к ней, – говорит Яся. – Не ходи, богов разгневаешь только. Нельзя так, нельзя. Не ходи!

Она одним прыжком оказывается у печки, садится, роется в пыльном углу между белёным боком и стеной – достаёт что-то. Подходит ко мне. Переступает алую полосу.

– Не ходи, – повторяет Яся и надевает на мою шею конопляный шнурок. На нём висит щепка с защитной руной, которую выковыряла чья-то неумелая рука.