Лермонтов в жизни
Евгений Николаевич Гусляров
Книга представляет собой документальный роман-хронику, основные принципы которого впервые были разработаны В. В. Вересаевым в биографических повествованиях «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни». Особая привлекательность этого жанра в том, что в нём сохраняется захватывающая мощь свидетельского показания, авторитет слова очевидца. Главная цель книги – создать всесторонний, объемный образ Лермонтова без стыдливых умолчаний и приглаживания. Она рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся историей литературы в целом и жизнью великого русского поэта, в частности.
Евгений Гусляров
Лермонтов в жизни
Предисловие
Читатель, конечно же, сразу поймет, что замысел этой книги далеко не оригинален. Жанр подобного романа-хроники прочно утвержден в литературе В. В. Вересаевым. Две его потрясающие по простоте исполнения и притягательности книги «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни» явились для автора первоначальным толчком к долгому поиску документов для этой книги. И именно потому, что в той последовательности, которую предложил своим читателям Вересаев, нет логики и привычного порядка. Великая русская литература, как азбука наша с букв А, Б, В… начинается с имен Пушкина, Лермонтова, Гоголя…
Для начала предстояло решить вопрос: почему Вересаев после Пушкина не взялся тут же за составление документального романа о Лермонтове, а сразу перешел к Гоголю?
Скорее всего потому, что это была бы рисковая затея. Вересаев, весьма щепетильно относившийся к такому безусловному качеству своих биографических повествований, как достоверность, хорошо представлял себе, насколько был бы уязвим с этой стороны, возьмись он за жизнеописание Лермонтова. Задача сильно осложнялась тем, что первые воспоминания о великом поэте были написаны и появились в печати почти через полвека после его гибели. Император Николай I имел какие-то тайные, до сей поры не до конца выясненные причины весьма неприязненно относиться к самому имени Лермонтова, потому упоминать его, особенно печатно, не осмеливались, да и цензура не пропускала.
Когда, наконец, это стало возможно, то выяснилось, что о нем говорят в основном люди, очень плохо знавшие его при жизни, потому воспоминания изобилуют неточностями и домыслами. Ну, а поскольку характер Лермонтова был далеко не подарок, и он редко подпускал к своей душе посторонних, воспоминания эти полны непонимания, обиды и злости. А это не те чувства, которые помогают истине.
Накапливались выписки для этой книги, и одновременно крепло убеждение, что даже те, кто был рядом с ним, видели его неясно, близоруко, как бы сквозь пелену или немытое стекло. Даже о самом трагическом моменте его гибели, которую наблюдало, как выяснилось, множество людей, никто не мог сказать ничего определенного. Неизвестно даже, например, сколько выстрелов прозвучало на месте дуэли. Впрочем, всему этому есть объяснение, которое выходит далеко за рамки конкретной дуэльной истории.
«В истории жизни и гибели Лермонтова, как очень точно заметил один из биографов, есть какая-то тайна. Белые листы, корешки вырезанных страниц, письма с оторванным концом – вот что мы находим в рукописях, в которых говорится о судьбе поэта».
Автор столкнулся с этим в полной мере.
Все это, вероятно, и повлияло на то, что о Лермонтове и до сей поры написано сравнительно не так уж много (пристрастные читатели это ощущают). И это тоже говорит о какой-то роковой непредрасположенности драматических завязок его жизни, и даже посмертной истории, к благополучным исходам.
К этой же серии фатальных неувязок можно, пожалуй, отнести и случай с изданием наиболее обстоятельной из того, что написано о поэте, – «Книги о Лермонтове» известного литературоведа и историка П. Щеголева. Она-то и должна была бы восполнить тот пробел в документальной серии, о котором мы говорили. Она и задумывалась как будто по тому же, достаточно оправдавшему себя в читательском мнении, плану. Однако подчеркнутое и недоброжелательное противопоставление своего труда вересаевскому в данном случае нанесло ему заметный, если не вред, то урон. Сузились рамки повествования, не б