Присвоение пространства

Илья Кочергин

В начале 1990-х годов Илья Кочергин решился на своеобразный биографический эксперимент: оставил учебу в Институте Стран Азии и Африки, уехал из Москвы и отправился путешествовать по Сибири. Несмотря на то, что Кочергин все же вернулся в Москву, эта авантюра оставила в судьбе писателя важный след: впечатление от жизни среди мистических алтайских гор стали частью его художественного мира. Опыт пребывания за пределами городской цивилизации снабдил Кочергина материалом, повлиял на его личные внутренние установки, художественный метод и выбор проблематики. В текстах, вошедших в книгу «Присвоение пространства», Илья Кочергин рассказывает о возвращении на Алтай и о строительстве собственного дома в Рязанской области. Позиция, с которой автор описывает пейзажи южной Сибири и средней полосы, уникальна: среди них он одновременно свой, «вжившийся» или «вживающийся» в эти пейзажи, и чужой, принадлежащий к большому городу. Такой ракурс позволяет увидеть в этих местах и историях их обитателей что-то особенно важное и пронзительное. Стилистически текст балансирует между публицистической ясностью и поэтичностью: так внутри книги создается динамика, которая помогает органично соединить автобиографический нарратив с актуальным размышлением о границах, которые современная цивилизация установила между человеком и природой.

Илья Кочергин

Присвоение пространства

ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ К ГЕОГРАФИИ

Отметили двадцатилетие нашего знакомства, доделали все летние дела на даче, выкопали картошку, спустили в подпол. Перебрались в Москву, отправили ребенка в школу. Наконец, собрались и в середине сентября сели в поезд, идущий на восток.

Я нервничал, волновался, что в Язуле все изменилось, что я тоже изменился и буду совсем чужим. Что ехать никакого смысла нет. Что нельзя в сотый раз входить в одну и ту же реку и радоваться заново. Что вообще лучше не наведываться, говорят, в те места, где когда-то (в молодости) был счастлив.

Но мы сели в поезд.

Кончилась за окном долгая Москва, потом первая ночь в пути, потом утро, пейзажи в окне, потом, прихлебывая чай, увидели на окраине какого-то города лозунг: «Канаш – наше прошлое, настоящее и будущее!»

Прочитал со снисходительной улыбкой, приготовился уже мягко, незлобиво поиронизировать. Я же столичный житель, по стране путешествую, захотелось над увиденным пошутить. Почти что над собой, что, мол, так и есть, что такие уж мы, что у нас полный канаш по жизни, и в прошлом и в будущем, видимо…

Но как-то неуместно показалось, даже стыдно.

И тут уж понял, что выехал. С трудом, но вырвался из самого большого города страны, такого важного, главного. Как будто единственного, который может быть для нас прошлым, настоящим и будущим. Который удерживает меня, балует, меняет, приучает к себе. Дает ощущение превосходства. Не отпускает дальше, чем на недалекую орбиту в пяти часах езды на машине, на которой находится дача.

Выехали наконец из этой родной моей Москвы.

Купе, между прочим, было полностью в нашем распоряжении, никто не подселялся. Вот мы и наслаждались нашей свободой, нашими свежими чувствами – с момента юбилея нашего знакомства всего-то полтора месяца прошло.

Двадцать лет назад в это самое время мы наслаждались свободой и свежими чувствами в маленькой таежной избушке на Алтае.

Ну и конечно, мы почувствовали, что находимся уже в Сибири, когда вышли прогуляться на первой станции за Уралом. По крайней мере нам так показалось. Правда, Урал на юге такой размытый – непонятно, где еще Урал, а где уже нет. И точных признаков Сибири в воздухе, в людях, в пейзажах или в чем-то еще мы выделить не сумели. Но все равно почувствовали, как иначе?

Для меня Сибирь значит много – я ее долго открывал и присваивал, – а для Любы это и вовсе родина. Да и встретились мы там. Поэтому мы настойчиво искали ее неясные признаки и убедили друг друга, что почувствовали въезд в Сибирь. Наверное, они, эти признаки отыскались в нас самих, внутри.

Сибирь вообще понятие неопределенное. Только на севере Урала, наверное, можно встать на каком-нибудь крутом перевале и увидеть по одну сторону Европу, а