Отцу моему – Свинаренко Василию Ивановичу

и матери моей – Свинаренко Зое Ивановне посвящаю.

Вскружились небо и земля,

И слились звёзды с буйством бездны.

Напрягшись телом и душой,

Я вырвался из этой круговерти,

Раскрыв пером в пространство жизни дверь,

К любви, свободе мысли и бессмертью!

Автор

От автора

«Перламутровая жизнь» – не радужная, как может подумать читатель, взявший в руки эту книгу, а многообразная, – от рождения до смерти, от прошлого до настоящего.

В книге 3 главы.

Глава 1. «100 лет» – повесть и рассказы о жизни крестьян Томской губернии в первом десятилетии 20 века.

Глава 2. «Недавнее минувшее» – повести и рассказы о людях послевоенного и постперестроечного периодов 20 века мало чем отличающихся (в субъективных рамках) от своих предков начала столетия.

Глава 3. «Мистика». Реальные случаи из жизни, легенды.

О диалогах в книге.

Читателю может показаться странным, что в некоторых рассказах речь крестьян начала 20 века показана литературно чистой, гладкой и правильной, т.е. изложена современным языком, но иначе нельзя. Цель, не отвлекать читателя на осмысление забытых слов и фраз. Клубок старославянских и современных слов читался бы анекдотично, а поскольку эта книга не юмористическое произведение я установил в ней форму изложения такой, чтобы она была доступна и понятна каждому читателю.

Глава 1. В истоке 20-го века

Великий пожар

(Повесть)

Большой Гляден – 1917 год.

Всю ночь моросил мелкий дождь, и лишь на исходе её последняя влажная пыль скатилась на землю с растаявшего облака, отворив дверь в новый день юному шалуну солнца. Разорвав ночную стену мокрой хвои, лучик озорник медленно пополз к острым пикам сосен, росших плотной стеной на правом берегу Оби. Взобравшись на самое высокое дерево, на миг замер, любуясь открывшимся видом, и спикировал на серебряную гладь реки. Откуда-то издалека прилетел лёгкий ветерок, река поёжилась, встряхнула утреннего забияку на мелкой ряби своего тела и стремительно понесла его к урезу воды и узкой полоске песка у отвесного обрыва, изъеденного гнёздами стрижей. Тотчас из гнёзд высунулись клювики стрижей и вот уже сотни пар узких сабелек-крыльев, переливаясь в солнечных лучах зелёными красками, стремительно понесли птах над полем реки. Разноголосый щебет стрижей разбудил гордых коршунов. Покинув гнезда, они взмыли вверх и, расправив крылья, зависли над рекой. Через минуту в безоблачном небе застыла чёрная туча – сотни парящих коршунов, склонив голову, выискивали в спокойной глади реки чешуйчатую добычу. Их беззвучный полёт с распростёртыми крыльями, обрамлёнными растопыренными перьями, напоминающими когти мистического дракона, казалось, предвещал беду.

В лучах майского солнца просыпался Большой Гляден, – небольшой посёлок в двадцать – тридцать дворов, растянувшийся узкой лентой по левому берегу Оби. Загремели засовы ставен, открывая окна с выглядывающими из них горшками с геранью. Из печных труб потянулись дымы, закудахтали куры, замычали коровы и устроили перекличку дворняги.

– Прекрасный будет день, – освободив последнее окно от ставен, подумал Михаил Степанович Тюковин и тотчас переключился на другую тему. – Надо бы Ваньше сказать, пока не забыл, чтобы в город съездил, подарки купил Катюше. Ведь ишь ты, какую красавицу приглядел. Коса тугая, очи, как смоль, и статью хорошо! Бедноваты, конечно, Гоненко, – родители её, ну, да не беда. Да, и то правда, кто нынче не беден, а девушка она славная, работящая, да и мы, Тюковины не лыком шиты, есть чем одарить молодую семью. Ай, да, Ваньша! Ай, да, Ваньша! И чем это умудрился такую красивую девку привлечь? Чудеса прямо и только! А почему бы и нет, мы Тюковины и сами хороши, – приосанившись и вздёрнув рукой усы, хмыкнул Михаил Степанович, и продолжил мыслить. – Что это от нас воротиться? Вон сколько земли-то, и скотины… не у каждого столько наберётся, одних только коров пять, и лошадей тоже… четыре, а овец, – распалялся отец Ивана, сухонький пятидесятидвухлетний мужчина. – С каких бы это щей нам отказывали? Наделю Ваньшу всем, ещё как завидовать-то будут… хотя, – почесав на ухом, – кому завидовать-то? Все при кре